нему. – Я очень гордилась тобой.
– Да, единственное, что вознаграждает за деятельность судьи, это именно такие моменты. Думаешь, ломаешь себе голову, и наконец перед тобой вдруг предстает вся правда. Марианна погладила его по волосам и отошла.
– Правда это очень сложная штука, Пушель, – мягко сказала она. – Гораздо более сложная, чем думаете вы, молодые судьи.
В ее словах звучало сожаление, настолько озадачившее Дросте, что он подошел к Марианне.
– Почему ты это говоришь? – спросил он.
– Не знаю, ответила она. – Но только… кто может сказать что такое правда? Кто скажет тебе правду ли сказала сегодня фрау Рупп? Может быть прав был ее муж, и она просто хотела насолить ему из ревности. Правда. Что такое правда? – повторила Марианна и коротко рассмеялась.
Стоя рядом с ней, видя так близко ее сильные плечи, слыша ее ясные, нежно-насмешливые слова, Дросте вдруг почувствовал страстное желание схватить ее и поцеловать. Но он подавил это желание, как подавлял многие другия.
– Дай мне еще чашку кофе на дорогу, – попросил он вместо этого.
10. Суббота. Он
По камням Плас де ла Бургон проехала телега. Зацокали копыта пары лошадей. Город еще спал. Было все еще темно едва можно было различить высокое окно.
Франк Данел проснулся от этого шума и увидел, что окно находится не в той стене комнаты, в которой оно должно быть. Он еще наполовину спал. Только когда он услышал дыхание Эвелины на подушке рядом с собой, он понял, где он находится. Ее голова мягко и тепло лежала у него на плече. Франк подавил желание пошевельнуться. Было прохладно окно осталось открытым. Он осторожно поднял левую руку и заглянул на светящийся циферблат своих часов – ровно половина пятого. Он нашарил соскользнувшее одеяло и натянул его на Эвелину и себя. Его тело совершенно отдохнуло, было очень легко и исполнено странным чувством довольства. Франк нежно улыбнулся в темноте.
Он лежал не шевелясь и вспоминал все, что было ночью, этой ночью, давшей ему самое страстное и сладкое удовлетворение из всех, что он только мог припомнить. «Эвелина, – думал он, Эвелина… милая, милая Эвелина…». Он чувствовал на своей груди ее дыхание, прохладное, когда она вдыхала воздух, и теплое при выдохе. «Но ведь я люблю тебя, Эвелина?» – с удивлением подумал он. Он рассчитывал на очаровательный маленький эпизод и теперь не мог понять, каким образом он испытал такое сильное, полное чувство. Опасаясь разбудить ее, он закрыл глаза и попытался снова заснуть. Только тогда, когда Эвелина тихонько обняла обеими руками его шею, он увидел, что она не спит. Когда он поцеловал ее, ее рот был прохладен, свеж и ароматен. «Как цветочная клумба после дождя», – подумал Франк. Эта мысль показалась ему самому странной. Все, что касалось Эвелины, было странно, ново, как будто совершенно чуждо его собственной жизни. У него было такое ощущение, словно его сердце расширилось, наполнилось счастьем. Сегодня он снова был молод, ему было не больше семнадцати лет. Он не мог найти выражения для всего этого.
Когда Эвелина отпустила его, он несколько минут лежал молча, поглаживая нежную впадинку у ее плеча и стараясь найти нужные слова. В словах которые он вымолвил наконец, не было ничего необыкновенного.
– Как вы себя чувствуете, дорогая? – только и спросил он.
И Эвелина ответила:
– Благодарю вас, очень хорошо.
Внизу, на улице прохожий насвистывал вальс. Окно просветлело. Некоторое время они лежали молча, в полусне, словно колышась в лодке, идущей по течению с поднятыми веслами. Кожа Эвелины была гладка, как теплый металл или нагретое стекло. Время от времени ее ресницы скользили по его плечу как крохотные бабочки. Франк удивлялся сам себе, подмечая все эти мелочи.
– Хорошо было? – спросила Эвелина после долгого молчания. Вопрос звучал по-детски.
– Да, ответил он, хорошо! Лучше чем… чем что-либо… Он мысленно перебрал в памяти все приятные ощущения, испытанные в жизни. Лучше чем… чем ловить форелей. Лучше чем плавать на спине… Знаете, когда плывешь по течению, а наверху несутся облака. Последнее воспоминание осталось у него с детства. Он совсем реально ощущал прохладу воды, ее тихое покачивание и увидел зарево заката на краях облаков. Человек так редко бывает счастлив… Я хочу сказать действительно, по настоящему счастлив, прибавил он в заключение. Кончиком пальца Эвелина очертила его губы, брови, наконец прошлась по волосам, окаймлявшим лоб. Взяв его за левую руку, она поглядела на часы и вздохнула.
– Я не встречал никого, кто был бы похож на вас, – с благодарностью сказал он. – Не знаю, что в вас такое. Вы какая-то иная… вы даете больше… вы берете больше… вы такая… Я не знаю, как сказать…
– Такая германская, – подсказала она.
– Разве это характерно германское? – спросил он улыбаясь.
Первый утренний свет вырисовал тут и там очертания мебели. Подушка побелела, и лицо Эвелины приняло определенную форму.
– Я совсем не другая. Просто я люблю вас больше, чем любили другие, – сказала она.
– Вы не должны делать этого, – быстро и совершенно искренне ответил он. Был уже шестой час. Его поезд уходил в половине девятого, и с его отъездом все кончалось. Эти минуты были полны очарования, но они не смели занять слишком важное место в его жизни или в жизни Эвелины. У нее был муж – как раз в эту минуту он с необычайной ясностью увидел перед собой судью, симпатичного, худощавого человека с интеллигентным лицом, выглядевшего так, словно он должен был бы носить очки, хотя он их и не носил. Муж Эвелины. Тип настоящего джентльмена. Когда Франк представить себе этого симпатичного мужа, его вдруг охватил припадок дикой ревности, ревности любовника к мужу, бесполезной, глупой и все же не менее болезненной от этого. Волна страсти нахлынула на него. Сжав зубы, он схватил Эвелину.
– Это расставание, – прошептал он.
Она прижала руки к его плечам. Ее лицо висело над ним, напряженное, неясно видное в темноте.
– Я хочу иметь от вас ребенка, – еле слышно сказала она.
Эти слова ударили его и пронизали как пуля. Он уже слышал и раньше эти слова от проституток Шанхая и Гаванны и в тылу Французского фронта, во время великой войны. По-видимому, это был интернациональный трюк, к которому прибегали продажные женщины всего мира – не имевший никакого значения. Другие женщины, порядочные, были полны осторожности и страха. Истерический страх Пирл перед возможностью иметь детей подорвал их брак – именно теперь, в первый раз Франк совершенно точно, с ослепляющей ясностью осознал это. Но тут он перестал думать, волна