Хельга судорожно дышит, хватаясь за сердце, за медальон на груди. Мне становится так плохо, что я не могу смотреть на нее. Бедная Хельга, у которой отняли самое дорогое, просидела долгие годы взаперти за то, чего не совершала. Ее собственная сестра разбила ей сердце, забрала душу.
— Прошу вас, уходите, — тихо шепчет Хельга, задыхаясь от рыданий, хотя слез не видно. — Убирайтесь. Я больше не хочу говорить об этом.
— Я…, я не хотела обидеть вас, простите.
— Просто уйдите! — она повышает голос, но он срывается, и женщина, обхватив себя руками, принимается покачиваться из стороны в сторону, завывая, словно раненый зверь. По моим щекам, не прекращая, бегут слезы. Я лихо вырываюсь из палаты под ее вой. Он сливается с криком о помощи больных. Все в эту секунду смешивается и сваливается на мои плечи, будто целая вселенная. Едва не спотыкаюсь о собственные ноги, когда несусь к выходу. Дышу так громко, что легким становится больно, но я не обращаю внимания.
Бегу, не оглядываясь.
— Боже, — пальцами хватаюсь за губы. Мне трудно держать себя в руках. Меня так и манит ледяной кафель, затем грязный асфальт. Я хочу упасть и не двигаться, сделать вид, что ничего не слышала, что ничего не поняла.
Но это невозможно.
Демми или Демитрий Бофорт — шериф Верхнего Эдема — украл Катарину Штольц, поджог поместье, а Крис или Кристофер Обервилль — доктор — вырезал ее сердце, а затем пересадил мне. Бофорт замолчал, иногда откровенничая под крепкий виски, а Обервилля пришлось заставить замолчать, и мой отец отправил его в клинику для умалишенных. Все сходится. Абсолютно все! Клайв Штольц умер при пожаре, а его жену изгнали, уверенные в том, что никто не кинется ее спасать, ведь единственный родственник, который смог бы помочь женщине, сам же там ее и запер!
Голова кружится. Мне нечем дышать.
Я несусь по улице, ничего не видя перед глазами.
Но почему Катарина? Почему именно она? Гены? Лучший донор? Почему у Сьюзен де Веро не хватило силы и смелости остановить это? Почему она позволила отцу загубить жизнь ее родной сестры! Как она могла? Как она живет с этим?
Я не понимаю, как оказываюсь на площади Броукри, а затем на том самом утесе, где всегда могу побыть одна; где никогда никого нет.
А как мама смотрит на меня? О да, теперь я понимаю, как ей трудно каждый день встречаться со мной в коридорах дома. Как ей тягостно со мной разговаривать. Возможно, она не хотела, чтобы так случилось. Может, она просто не сумела противостоять Эдварду де Веро. Она угодила в ловушку беззаботной жизни. Была так счастлива, что не заметила монстра, пригретого под крылом.
Однако отец спас меня, рискнув всем, что у него было. И в то же время он ведь убил ребенка…, убил дочь маминой сестры. Это нельзя простить, но можно понять. Наверное.
Меня знобит.
Я останавливаюсь на краю утеса и скидываю с плеч дырявую накидку. Смотрю куда-то вдаль, за горизонт и дышу так часто, что скоро, наверняка, задохнусь.
Я не могу поверить во все это. Это будто происходит не со мной.
В моей груди бьется сердце сестры.
Они выкрали ее и держали в той самой детской комнате. Возможно, мама приходила к ней, возможно, успокаивала, говорила, что все в порядке. А потом туда ворвались люди в белых масках, халатах, вытащили ее и опять солгали. Сказали, будет не больно. Один укол — и все! Так и произошло. Катарина Штольц больше не открыла своих прелестных глаз. Они вкололи ей снотворное, а затем девочка просто умерла.
— Адора! — слышу я за спиной сбивчивый голос Эриха. Наверно, парень бежал.
— Не подходи ко мне. Пожалуйста.
— Адора…
— Не подходи!
Я закрываю ладонями лицо. Меня покачивает от ветра, и я плачу. Глухое отчаяние и безысходность сваливаются на плечи. Я не знаю, что мне делать, что думать. Я должна не плакать, а злиться. Но у меня не получается взять себя в руки. Да, и как можно злиться на отца, если он спас мне жизнь? Он поступил ужасно, непростительно, но он хотел, чтобы его дочь осталась с ним. Действовать пришлось незамедлительно, донор был лишь один, и он решился, потому что всегда решается на то, чего другие люди боятся.
Я не верю, что оправдываю его. Нельзя добиваться поставленных целей такой ценой, как это сделал мой отец. Но разве у него был другой выход? Он же заботился о семье, но в итоге уничтожил ее. Расколол на сотни частей. С тех пор мама не может смотреть на меня, а отец отдалился настолько, что я и голоса его не помню. Мы стали чужими, холодными, и чтобы добиться чьего-то внимания приходилось совершать что-то безумное. Так, Мэлот, например, добивается любви отца, выполняя все его просьбы, даже самые безрассудные.
Неожиданно я чувствую, как чьи-то теплые руки обнимают меня со спины. Внутри я рассыпаюсь на тысячи песчинок. Кожа возгорается, а по венам проносится заряд тока. Не хочу думать. Ничего не хочу. Откидываю назад голову и ощущаю дыхание Эриха на лице. Он так близко, а я плачу. Я ведь не должна плакать, когда он меня обнимает. Глупо, все глупо. Мне очень больно. Словно кто-то хлещет меня по лицу, вонзает невидимые когти в сердце и сжимает его с немыслимой силой. Я ужасно слабая.
— Ты в порядке? — спрашивает парень. Я не отвечаю, и тогда он прижимает меня к себе еще ближе. — Тут очень красиво. Броукри, как на ладони.
— Ты не должен быть здесь.
— Нет, Адора. Здесь я быть и должен.
— Почему?
— Потому что мне некуда идти.
— Иди домой.
— Может, мой дом рядом с тобой. — Он хмыкает, а я смотрю на него через плечо, и у меня глаза, наверняка, слезятся еще больше. — Я не хочу никуда уходить.
— На самом деле, я тоже не хочу, чтобы ты уходил.
— Тогда я останусь. — Парень вытирает слезы с моих щек большим пальцем. На его лице мелькает легкая полуулыбка.
Мы садимся на холодную траву, и Эрих обнимает меня, крепко прижав к себе. Меня ничего в эту минуту не тревожит. Страхи отступают. Моя голова на его плече, его рука на моей талии. Он кладет подбородок мне на макушку, а я прижимаюсь щекой к его груди и зажмуриваюсь. Судорожно выдыхаю и прекращаю плакать.
Мы сами выбираем тех, кто находится с нами рядом. Но эти люди не избавляют нас от страхов, не решают наши проблемы. Они только придают нам сил, чтобы избавиться от этих страхов и уладить все то, что выпадет на нашу долю. И я знаю, что я не ошиблась с выбором, потому что мне никогда еще не было так спокойно. Впервые я закрываю глаза и не боюсь темноты.
ГЛАВА 14.
Я лежу на кровати и смотрю в потолок. Когда-то он был завешан плакатами групп, а сейчас там пусто. Не помню, когда сорвала их и выбросила. Я вообще мало что помню из прошедших дней. Кажется, я не выходила из комнаты уже сутки. Мария оставляет мне еду на прикроватном столике. Но я ее не ем. Не хочу. Мне ничего не хочется, даже думать у меня нет желания. Но мысли — мерзкие существа, для которых нет ни правил, ни границ. Они сами по себе, и они пожирают меня так безжалостно и лихо, что я не сопротивляюсь. Принимаю это, как факт. Иначе ведь и быть не может.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});