Читать интересную книгу Три желания женщины-мечты - Дарья Донцова

Я не дыша слушала, как Нина Анатольевна повествует о своем небогатом детстве и авторитарной Елизавете Гавриловне, которая не давала дочери без своего разрешения даже воды хлебнуть. Но это неудивительно, я встречала женщин, которые боялись поспорить со своей матерью, даже заимев собственную семью. Меня шокировало другое. Помнится, Алла сказала, что Геннадий Петрович был экстрасенс, потому что непостижимым образом узнавал любые тайны детей. И сейчас мне стало понятно: никакими талантами профессор не обладал, просто при строительстве дома он создал шпионскую систему. По вечерам, взяв чашечку чая, Николаев садился в кресло, верный попугай Бони устраивался у хозяина на плече. «Дзынь-дзынь» — это колено Геннадия толкнуло столик, «трык-трык, кхе-кхе» — распахнулась прослушка. Профессор закреплял кольцо за крючок и слушал, о чем говорят дети, что делает жена. Потом отцеплял колечко, и прослушка закрывалась.

Нина Анатольевна тем временем перестала сетовать на нищенское детство и принялась вещать о своей любви.

— Однажды маме стало плохо, ее положили в больницу с почечной коликой. Она там Никиту увидела и попросила: «Найдите срочно мою дочь, Нину Николаеву, медсестру из детского отделения, попросите ее мне халат, тапки, зубную щетку принести». Мобильных-то тогда не было. Мы жили через дом от клиники, я как раз пообедать убежала. Никите сказали: «Нина домой пошла, через час вернется». Он адрес спросил и побежал мне о болезни Елизаветы Гавриловны сообщить. Помню, жара стояла несусветная, я решила душ принять, только под лейку встала, слышу — кто-то в дверь колотит. Накинула прямо на голое тело халат…

Николаева замолчала, потом понизила голос:

— В общем, я сама не поняла, как на диване очутились… Никита потом еще несколько раз приходил, в обед мы встречались. А перед отъездом он шепнул: «Ты мне нравишься, но я женат, давай не беспокоить друг друга. Адреса своего не оставлю. Просто хорошо провели время вместе. Все, продолжения не будет».

— Вот скот! — вскипела Элла.

— Не говори так, — попросила Николаева. — Он мне ничего не обещал, в любви не клялся. Я могла отказаться от близости с ним, заставлять меня Никита бы не стал. Через некоторое время после его отъезда мне стало понятно, что я беременна. С того дня основной задачей было не вызвать подозрений у матери. Мне повезло, токсикоз не возник, живот рос медленно, на седьмом месяце почти не виден был. А потом раз — в один день выпер. Ох! Мать чуть меня не убила. Велела уволиться из клиники, заперла дома. Родила я тебя в своей комнате.

— Ужас! — прошептала Элла.

— Нет, все очень легко прошло, почти никакой боли я не ощутила, — сказала Нина Анатольевна. — Мама взяла младенца и унесла. Я ее умоляла: «Оставь мою девочку». Но разве Елизавету Гавриловну переубедишь? По-генеральски скомандовала: «Молчать!» — и ушла. Месяца три-четыре я сидела взаперти, затем мать заявила: «Есть хороший мужчина, преподаватель Геннадий Николаев. Фамилия у него, как у нас, это добрый знак. Он вдовец, его жена под машину угодила. Дура была, нарожала погодков, теперь Геннадий один с детьми не справляется, поэтому ищет няню. Вот адрес. Сегодня вечером езжай к нему, постарайся вдовцу понравиться. Я не желаю дармоедку кормить! Ума у тебя нет, с трудом диплом медсестры получила, но с работой не справляешься, роль няньки должна тебе быть по плечу». Вот так оно и вышло, Геннадий меня к детям взял. Малыши неухоженными были, в квартире… ну, не то чтобы грязь, хозяин старался, порядок наводил, но он ведь мужчина, посередине пол вымоет, а по углам пыль. Открыла я шкаф, так его даже жалко стало: рубашки не поглажены, детские вещи в дырках, к красному платью дочки пуговицы белыми нитками пришиты.

— И ты порядок навела, — буркнула Элла. — Няней же нанималась, не домработницей.

— Да как-то так само получилось… — пробормотала Нина Анатольевна. — А через полгода Геннадий Петрович предложение мне сделал: «Нина, выходи за меня замуж, Елизавета Гавриловна согласна». Я, помню, удивилась: «Вы с моей мамой беседовали?»

Он тогда ко мне на «ты» обращался, а я к нему на «вы»…

Мы с Андреем слушали разговор, стараясь не шуметь. А беседа в комнате продолжалась…

Геннадий ответил:

— Меня так мать воспитала, в первую очередь нужно ее интересы учитывать.

Я попросила время на обдумывание. Пришла вечером домой, а мать на меня налетела:

— Почему ты вернулась? Отчего у Николаева ночевать не осталась?

Я прямо опешила.

— Мама, но мы же еще не женаты!

Ох, как ее понесло… Она заорала:

— Как с московским подонком в кровати кувыркаться, тебе штамп о браке не понадобился! А перед тем как с приличным человеком, который мне понравился, переспать, ты печать в паспорте захотела? Чтобы завтра дома не появлялась! Надо же, тебе, дуре, уродине тупой, представился шанс свою судьбу устроить, а ты рожу воротишь?

Я попыталась объясниться:

— Мамочка, Геннадий мне совсем не по душе. Он угрюмый, вспыльчивый, никогда не улыбается. И сомневаюсь, что он в меня влюбился, ему просто хозяйка в доме нужна. Я поняла, у Николаева тяжелый характер, ему лучше всего в одиночестве жить, для семейной жизни он не создан. Вернется с работы, дети к нему летят: «Папочка, папочка», а он их мимоходом по волосам погладит и морщится: «Нина, убери крикунов, я устал» — и шмыг в свою комнату, запрется там и сидит. Зачем ему жена?

Тут такой скандал начался! Елизавета Гавриловна мне пощечин надавала, вопила:

— Хочешь всю жизнь на моей шее сидеть? Николаев — это твой уникальный шанс. Плевать на детей, как-нибудь вырастут. Геннадий в Октябрьске не задержится, уедет в большой город. Он карьерист, будет нормально зарабатывать, семью обеспечит. Не хочу в старости в нищете сдохнуть!

Прервав рассказ матери, Элла вспылила:

— Вот сволочь! У нее столько золота-бриллиантов в запасе было, а она…

— Но я тогда про ее драгоценности понятия не имела, — уточнила Нина Анатольевна, — думала, мы еле-еле концы с концами сводим, вот и решила: «Мой долг обеспечить мамочке комфортную жизнь. Никита ведь никогда о медсестре из Октябрьска не вспомнит». Ну я и согласилась расписаться с Николаевым. Свадьба у нас получилась — куда уж лучше: у меня близких друзей никого, со стороны невесты только мать, у жениха трое детей и моя свекровь. Торжество у Геннадия на квартире устроили. Галина давай плакать, мол, сын родную мать на нищую проститутку променял. Елизавета Гавриловна обиделась, ушла, дверью хлопнула. Потом Олега стошнило, я не заметила, как ребенок почти весь торт съел. В общем, весело получилось.

— Ага, обхохочешься, — фыркнула Элла.

— Мать у Геннадия с непростыми заскоками оказалась, — вздохнула рассказчица, — тяжелый человек со злым языком. Она меня в убийстве его первой жены обвинила, дескать, это я Тамару под машину толкнула.

— Вот гадина! — выпалила Элла.

Нина Анатольевна опять вздохнула:

— Рассказываю тебе о своей жизни не первый раз, и ты всегда возмущаешься.

— Разве может быть иначе? — удивилась Элла. — Когда я тебе о себе говорю, ты тоже не можешь спокойно реагировать.

— Твоя история хуже моей, — всхлипнула Нина Анатольевна.

— Нет, нет! — жарко возразила Элла. — Конечно, в детдоме мне несладко пришлось, но там можно нормально жить, если соблюдать правила. В интернате сирот не били, голодом не морили, просто все взрослые были равнодушными людьми: пришли на работу в восемь, ушли в семь, а дежурный воспитатель в учительской телик включила, и трава не расти. Еда у нас всегда невкусной была, потому что повариха продукты тырила и с начальницей делилась. Медсестра от всех болезней зеленку прописывала. Голова болит? Она воспитаннице коленку ею помажет, и все. Игрушки-книжки старые, одежда ветхая, но физического насилия не было. Детдом меня научил простым истинам. Не хочешь неприятностей? Тогда всем улыбайся, держись вежливо даже с тем, кто говорит тебе гадости, ни перед кем душу не открывай, ни у кого ничего не проси. Дадут конфету — не бери. Возьмешь, быстро съешь и забудешь, а тот, кто ею поделился, когда ему что-то потребуется, скажет: «Я тебя угостил, теперь иди на кухню чистить за меня картошку».

Элла секунду помолчала, затем продолжила:

— В тринадцать лет мне страстно захотелось узнать, от кого я родилась, и ночью я залезла в канцелярию. Шкафы там стояли самые обычные, не сейфы, замок даже открывать не надо, потряси за ручку, сам отщелкнется. Дежурная воспитательница после отбоя спать завалилась и захрапела, я тихонечко в комнату прокралась и свою папку нашла. Между прочим, не одна я так поступила, у нас в комнате было восемь девочек, и все в документы лазили. Я очень боялась, что у меня, как у большинства из них, будет написано: «родители неизвестны, подкидыш». Я знала, что одну девочку младенцем в парке бросили, другую в мусорном контейнере нашли, третью в каком-то подвале… Но мне повезло, я оказалась из отказников, меня оставила в роддоме Татьяна Петровна Попова. Дальше просто: я запомнила указанный в деле адрес и пошла к тетке. Жила она через улицу от интерната. Иду и думаю: «Интересно, она знает, что брошенная дочь рядом находится? Или ей не сказали, куда ребенка отправили?» Что я хотела от родной матери? Да ничего. Просто посмотреть на нее решила, любопытство замучило. О материальном не думала, денег просить не собиралась, ругать-стыдить тоже. И уж совсем не намеревалась в семью проситься. Позвонила в дверь, открыла пожилая женщина, узнала, что я Татьяну Петровну видеть хочу, и сказала: