сказала, куда?
— Я не спрашивал. Допивай уже, вижу, что не задержишься.
— Спасибо! — опустошив стопку, я начал рыться в карманах, в поисках портмоне.
— Забей, — отмахнулся мужчина, — это за счет заведения!
* * *
Никогда раньше не замечал, как много девушек в Новосибирске курят, причем именно «Chapman red».
Когда я вышел из бара, был уже полдень. Немного поразмыслив, решил проехаться по обеим веткам метро, поискать Иволгу там — просто так, чтобы хоть что-то делать. Чтобы не сдаться.
Она мерещилась всюду: то там, то тут мелькали бордовые локоны, откуда-то тянуло травами и вином, но главное — сигаретами, её сигаретами! И каждый раз я срывался с места, будто пес, учуявший в кустах подбитую птицу, чтобы в очередной раз наткнуться на незнакомку, совершенно не похожую на Ивушку. Порой начинало казаться, что красноволосой вообще никогда не существовало, что моя Ива — всего лишь бред, навеянный одиночеством, алкоголем и сдвинувшимся по фазе воображением. Потом отпускало — и я продолжал поиски.
Когда метро было полностью изучено, решил пройтись по парку, где мы когда-то «торговали». Холодный ветер щипал лицо, но это было не важно — я снова ошибся, и Иволги здесь не было. Ноги гудели от усталости, захотелось пообедать в ближайшем кафе, чтобы обдумать следующий пункт поисковой операции.
Сидя у окна и быстро поглощая какие-то блинчики, я совершенно отчетливо понял, что ищу Иву неправильно. Ищу, страстно желая встретиться, но не будучи готовым к этой встрече.
Что я скажу Иволге, когда мы встретимся? Зачем позову её обратно? Наверное, чтобы освободиться. Пару дней назад, в клубе, я не мог взять в толк, что же такое свобода, и какое отношение к ней имею я. Теперь, набегавшись по заледенелому городу, ощутив внутри настоящую пустоту, пришел к пониманию.
Свобода — это Иволга. Она дышит свободой, живет ей, и всё пытается охватить это понятие, определить и ограничить, чтобы не зацепить других людей, но остаться независимой.
Свобода не может существовать без границ, она просто перестает иметь смысл. Свобода в вакууме так же безлика и беспорядочна, как добро в отсутствие зла, как свет в отсутствие тени, как море в отсутствие берега. Любой свободе необходимы границы, чтобы она не переросла в наглость и преступность. Противовес свободе — ответственность. Я — границы свободы Иволги, я — её ответственность. Не зря она тогда, в клубе, просила себя остановить. Жаль, что тогда я не был готов принять на себя эту роль.
«Роль её няньки? Или тюремщика?»
Роль её второй половины. Недостающей части картины. Ведь я, оставшись без Ивушки, потеряю стремление к жизни, собственное вдохновение и творческую силу. Потому что границы с пустотой внутри убивают так быстро!
«Мы созданы друг для друга, — так скажу. — И я больше никогда тебя не потеряю!»
Тарелка на столике опустела, остатки кофе в чашке остыли. Я поднялся, расплатился и шагнул обратно в холод.
* * *
Я обошел все крупные торговые центры, заглянул в клуб, где мы ещё недавно провели вечер, в клуб, где выступали, кажется, тысячу лет назад «Би-2», измерил шагами всю набережную. Иволги не было нигде. Желание встретить её становилось надрывнее с каждой минутой — чем ниже опускалось солнце, тем чаще в толпе мне мерещились багровые волосы. Дошло до помешательства: всёрьез казалось, что стоит мне повернуть за угол, Ивушка обнаружится там, совершенно случайно. И я поворачивал, смотрел во все глаза, готовый к радостной встрече, идиот. Но за углом была лишь следующая, улица, на которой я не находил Иву.
А ведь казалось, что должно быть, как в фильме: герой осознал, что не может без героини, и милосердная судьба выдаёт ему второй шанс. Вот только, наверное, я не дотянул до героя, до настоящего, главного мужского персонажа в этой картине. И режиссер решил попробовать снять с другим.
Было около восьми вечера, когда я сел в метро и поехал домой. Внутри уже даже не было боли от потери и неудачи: просто пустая усталость. Если бы мог, я бы продолжил искать. Но сил не осталось. Поезд убаюкивающе стучал по рельсам, и заходящее солнце, висевшее над Обью, проникало сквозь стекла щекотными лучиками. Откинувшись на спинку кресла, я смиренно прикрыл глаза. Ладно. Ладно! Я проиграл битву, не войну. Завтра снова на поиски. И так — пока не найду.
«Станция «Площадь Маркса». Конечная».
Народ пополз к выходу. Я вывалился из вагона, повернул влево, медленно поднялся по ступеням и потащился мимо ряда подземных ларьков с китайскими побрякушками и полулегальной техникой. Впереди маячила будка полиции, и когда я к ней приблизился, до слуха донеслись звуки знакомой мелодии:
— В шумной толпе переполненной улицы,
Сбившись плечами как твердь в твердь,
Так, что даже отрывались пуговицы,
Смотрят друг в друга Жизнь и Смерть.
В горле моментально пересохло, и задрожали руки. Запинаясь и сбивая пальцы ног о ступени, я бросился наверх, не веря, что слышу голос, этот голос, её голос!
— Смерть сказала: Жизнь, я тебя люблю.
Я смотрю на тебя и, волнуясь, немного робею.
Хочешь, я ради тебя всех их убью?
Я бы сделала что-то ещё, но я не умею…
Это и правда была Иволга — живая, из плоти и крови. Все такая же — худая, в куртке, накинутой на нелепый огромный свитер, с тонкими ножками, по-турецки сложенными на специально подложенном под них пледе, и гитарой в руках. Сидела, играя перебором одну малоизвестную песню, уставившись в пол, и пела. Судя по всему, пела не так уж давно — в чехле рядом сверкала всего пара десятков монеток. Я остановился перед девушкой, восстанавливая дыхание. Ивушка заметила и замерла, умолкнув. Потом подняла голову.
У неё был спокойный, настороженный взгляд. Спокойствие было явно напускное — я заметил, как резко Ива побледнела. Не стал её мучить — присел рядом и, мягко отобрав гитару, уложил в чехол. Потом застегнул его и закинул к себе на плечо. Иволга зацепилась за ладонь и встала. За спиной у неё обнаружился рюкзачок, в который отправился плед. Потом мы пошли домой, не говоря друг