тумбы.
— Ща! Я тут недавно как раз новое сделал. Почитаю!
Ждать пришлось недолго — художник-поэт торжественно извлек на свет несколько исписанных листов. Опершись на стену, он на несколько секунд замер в какой-то неудобной, нервозной позе, и весь переменился. Вместо расхлябанного, разбитого и еле соображающего существа вдруг обнаружился симпатичный, хоть и тощий до ужаса, молодой человек со спокойным лицом. Глаза его я все еще не видел: полароиды парень не снимал. Вдохнув глубже, Кир стал читать:
— А лес всё помнит.
Лес всё прекрасно помнит —
Он разрастается быстро по полю ржи.
Думаешь, будто сильный?
Конечно, сильный,
Только пойди, витязь, его свяжи.
Лес стонет ветками,
Пальцы скребутся в окна,
Все витражи дворца оплетает плющ.
Думаешь, будто сможешь?
Конечно, сможешь,
Только пойди, дверь ты запри, на ключ.
Лес стонет громче,
Гнётся, скребётся ближе —
Для чинных залов громки его шаги.
Думаешь, будто видишь?
Конечно, видишь.
Только ты, витязь, внимательнее смотри.
Лес терпел долго, зубы сжимал в порубке—
От королевских труб билось аж всё внутри.
По лесу мчались могучие ваши кони,
Но громким ржанием замок не сберегли.
Из-под земли, наспех ломая плитки,
Сильные корни вылезли, а трава
Покрыла картины, постели, шелка и свитки —
Сделала больше, маленькая, чем могла.
Стебли окрепли — нечего дурью маяться.
Сломан трон царский, вечно теперь пустой.
Где при дворе люди носили маски,
Тёмный лес разрастается
Прямо над головой.
И замолк, позволив последней строчке растечься в воздухе, смешаться со стенами. Рассеяться в пыльной пустоте старого общежития. У меня по коже пробежал холодок, пришлось обернуться к окну и проверить, не пришел ли по наши души Бирнамский лес. Конечно, нет — там по-прежнему простиралась сибирская пустошь. Иволга сидела, не шевелясь, глядя на собственные ладони.
— О чём эти стихи?
— Да все они об одном, — Кир небрежно швырнул листы на стол и сполз по стенке вниз, вытягивая ноги уже в другую сторону. — Я больше ни о чем и не пишу, с тех пор, как.
— Красиво написано, — похвалил я.
Поэт шутливо поклонился.
— К вашим услугам!
— И что, ты не публикуешься?
Кир почесал подбородок и допил чай.
— Не. Иногда читаю знакомым.
— Почему?
— Слово изреченное есть ложь. А слово записанное — тем более.
Я только вздохнул. Спорить с такими типами — занятие бесполезное, особенно, когда нет никакого желания спорить вообще. Ива качнула ножками в воздухе и, наконец, задала вопрос:
— Как думаешь, свобода существует?
Я замер в ожидании. Казалось, ответ от такого необычного человека должен удивить. Солнечные лучи, пробивавшиеся в окно, падали на лицо Кира, отражаясь в серых стеклах полароидов. Обстановка располагала к немыслимым откровениям.
— Не знаю, — протянул поэт. — Главное — чтобы таращило, солнышко. Вот это — хорошо.
Захотелось на воздух. Все очарование таланта испарилось: перед нами сидел обыкновенный до пошлости наркоман.
— Пойду, пройдусь.
— Да куда ты один попрешься… — проворчала Иволга, поднимаясь следом.
Я не ответил ей, быстрыми шагами покидая комнату. Темнота общежития, вязкая, липкая и вкрадчивая, поглотила нас обоих, добавляя к сбивчивым мыслям свои, скользкие и бледные. Кажется, мы умудрились заблудиться где-то в коридорах, наткнулись на парочку, курящую у разбитого окна. Дым от сигарет шёл, перекрывая пар из приоткрытых губ. Парень был высок, хмур и словно разочарован во всем на свете. Он даже не курил толком — так, вертел сигарету в пальцах, наблюдая, как тонкая серая струйка выползает наружу, огибая осколки стекла. Девушка, низкий, теряющийся в темноте угла силуэт, делала сильные затяжки и барабанила пальцами по подоконнику. Мне показалось, что они очень хотят друг другу высказаться, но не знают языка. Было в этих двоих, таких разных с виду, что-то неуловимо общее, какой-то единый надлом. А может, парочки вообще не существовало — лишь душный похмельный бред, навеянный мраком мертвого помещения и общением с Киром.
Очнулся я только на крыльце, ослепительно белом в лучах полуденного солнца. Иволга сидела рядом и смотрела на снег, устало щурясь.
— Зачем мы к нему пошли?
— Проведать, — неохотно ответила красноволосая. — Спросить о свободе. Тебе показать, интересно же.
— Что интересно?
— Как ты испугаешься.
— Ясно. Ну, ты развлеклась. Можем, наконец, идти домой.
— Неа. Надо хотя бы попрощаться, раз пришли.
Я согласно кивнул, но с места не сдвинулся.
— Откуда ты его знаешь?
— Я жила у Кира, пока не встретила тебя.
— Ага, — желчь не удержалась внутри и просочилась в тон вопроса: — Это ты его до такого состояния довела?
Ива ответила не сразу, так что я успел устыдиться самого себя.
— Нет. Кир уже был зависимым, когда мы познакомились. Он, знаешь, из детдома. Но старался. У него там девушка была, Кир её тоже тащил. Вместе поступили, снимали квартиру. Она подрабатывала, он продавал картины. В общем, все шло хорошо, пока не пришла болезнь. У девушки Кира начались галлюцинации, навязчивые идеи. Голоса в голове. Ей диагностировали шизофрению, и упекли в диспансер. Кир был рядом, пока она медленно умирала. И сломался. Сначала пил, потом…
— Ясно…
— Кир хороший, — веско закончила Иволга. — Он справляется. Всё под контролем.
Я не выдержал — нервно фыркнул и покачал головой.
— Пошли, — красноволосая бросила бычок в снег и первой шагнула обратно в общагу.
Когда мы вошли, Кир рисовал. Очки валялись на полу, на мольберте красовался ватман, на плитке горел газ. Хозяин комнаты стоял к нам спиной с черным карандашом в руке и писал картину нервными, рваными движениями. Ивы выругалась, погасила огонь и оперлась на стенку, скрестив руки на груди.
— Ты же обещал!