Читать интересную книгу И умереть некогда - Поль Виалар

— Но кто вам дал право ехать туда и заниматься всем этим?

— Интересы дела и ваше молчание. Я не знал, где вы. Вы не подавали признаков жизни. Я чуть было не полетел в Англию…

Хоть туда он не прилетел, — это уже радовало Джонсона: по крайней мере, часть дел удалось провести без участия этого француза. А Джонсон установил там необходимые контакты, укрепил свою позицию и одновременно позицию Фридберга в деле в целом. Причем договоры составлены так — во всяком случае, проекты договоров, — что Рабо ничего в них не обнаружит. Джонсон мог похвастаться и компромиссными решениями, которых он добился и которые ожидали лишь общей апробации, — теперь Гюстав сам видит, что и он, Джонсон, тоже рьяно печется об интересах всех акционеров.

Гюстав ни на минуту этому не поверил, но молча выслушал Джонсона, решив потом на свежую голову все как следует изучить и обнаружить западни. Он вручил Джонсону бумаги, составленные в Германии, в обмен на те, которые тот привез из Англии, и, вернувшись к себе в номер, за полчаса ознакомился с ними. Нет, здесь, — возможно, потому, что Джонсон не сумел найти нужных людей, — не было никакого отступления от основных принципов, положенных в основу концерна. Никакой компании по прокату автомобилей «люкс», никаких филиалов, которые могли бы принести дополнительные прибыли, не попадающие в общий котел. Но тут было другое: Гюстав не сомневался в том, что Джонсон — а через него и Фридберг — обеспечили себе роль победителей в этом поединке, что в конечном счете они скрутят своих соперников, а вместе с ними и этого Рабо, который, хоть и оказался твердым орешком, упрямым и порой намеренно неуступчивым, всего-навсего бедный француз, мелкий деляга, не обладающий их опытом, а потому, как был ничем, так ничем и останется.

И тем не менее что-то озадачивало Гюстава. Даже здесь, в Ла-Боле, где речь шла о совсем незначительном участке общего дела, Джонсон при помощи этого рыжего Бланшонне, носившего золотой перстень с бриллиантом и слишком светлые галстуки, приходившего в волнение от любого пустяка, так что лысина его тотчас покрывалась крупными каплями пота, а рука становилась влажной, — попытался извлечь пусть крошечную, но все-таки выгоду, «жалкие гроши», как сказали бы в Ницце. И в то же время, учреждая английский филиал — в том виде, как сейчас, Фридберг и Джонсон со всею ясностью показали, что не преследовали иной цели, кроме его создания, хотя они безусловно были уверены, — эта их уверенность бросалась в глаза, — что в конечном итоге выиграют они, и только они. Тогда Гюстав, встречавший в своей жизни немало людей вроде Джонсона, решил, что он, должно быть, из числа тех, кто не отказывается даже от мелких выгод, если таковые могут перепасть, и готов поделиться с любым, кто поможет ему в этом, — словом, что он из породы преступников, которые обследуют карманы своей жертвы в надежде найти, помимо уже отобранного бумажника, еще какие-нибудь мелкие купюры или просто медяки. Вот оно слабое место Джонсона, и в нужную минуту Гюстав этим воспользуется.

А вообще поединок близился к концу. Группа Джонсон — Фридберг и их союзник Беллони считали, что выиграли партию. При первом же удобном случае они перережут глотку своим соперникам и прежде всего — Гюставу, поскольку тем самым они прикончат и остальных. Теперь они действовали открыто, не стесняясь и даже не страшась: мадам Кутюрье заняла место Фритша, и это придало им смелости, — они ведь понятия не имели о том, какие узы связывают Гюстава с мадам Каппадос, какие полномочия она ему дала.

Вообще-то интересы дела повелевали — и Гюстав это сразу понял — сосредоточить все в одних руках, и этими руками должны были стать его собственные. Он не сможет жить спокойно, он не будет знать ни минуты отдыха, он не сумеет защитить вверенные ему интересы, если не победит Фридберга — Джонсона. Каждый натачивал нож, но никто не подставлял шеи, — надо было подстеречь минуту невнимания или усталости, чтобы перерезать противнику горло. Главное же не подставлять под удар своей шеи, не оголять ее, не обнажать — на, мол, режь.

И тем не менее, сколько Гюстав ни думал, ни взвешивал, ни призывал на помощь присущую ему интуицию, он не мог обнаружить подвоха, хотя и знал, что этот подвох не может не существовать.

Внезапно он принял решение. Был час ночи, он снял трубку внутреннего телефона и позвонил Джонсону.

— Говорит Рабо. Я вас не разбудил?

— Ну что вы! Я не спал. Изучаю ваши немецкие предложения. Мне кажется, все в полном порядке, и должен даже вам сказать, что вы с Гете, по-моему, превзошли себя.

— Вы мне льстите. Я тоже — ведь я как-никак генеральный секретарь, — с намеренной иронией произнес он, чтобы тот, другой, решил, будто он сам над собой издевается, — пытаюсь вникнуть в предложения, привезенные вами из Англии. По-моему, все очень удачно.

— Как это мило с вашей стороны! И никаких возражений?

— Никаких. Абсолютно. Видите ли, Джонсон, у меня, по-моему, есть один очень глупый недостаток, недостаток чисто французский: слишком я щепетилен. Да и размаха вашего у меня нет, я еще не привык вести большие дела — ни большие, ни маленькие. Кем я был всего несколько месяцев назад? Шофером! В общем-то мне бы следовало только радоваться тому, что со мной произошло, и немножко разбавить вино водой. Хотя должен признаться, я не очень люблю воду…

— Вы уже дошли до того, что можете пить вино не разбавленным.

— Приятно слышать от вас такое.

— Это чистая правда.

— Возможно, мне порой не хватает понимания.

— Дорогой друг, если б вы все сразу понимали, вы могли бы надеяться на большее…

— Я уже об этом думал.

Да, он об этом думал. А главное, думал о том, что Джонсон и Фридберг будут неумолимы, что они не простят ему ни малейшей ошибки, тотчас раздуют ее и уберут его с дороги. Думал он еще и о том, что они уже решили его судьбу и что с его стороны было бы наивно рассчитывать на их снисхождение или хотя бы просто на жалость.

— Я думал, дорогой Джонсон, о том, что проявляю слишком много усердия. Занимайтесь своими делами здесь сами, сами и решайте, к тому же вы ответственны за все перед нашим советом (про себя же он подумал, что, когда совет будет состоять из одних его сторонников, двух мнений уже не будет), — так вот и решайте, как вести себя, к примеру, с таким Бланшонне. А я возвращаюсь в Ниццу: у меня там уйма дел. Вы присоединитесь ко мне, когда закончите все здесь и на Северном побережье. Я не говорю, что даю вам полную свободу рук — не мне такие вопросы решать, но я искренне верю, что вы сделаете все, как надо.

— Ого, да к вам вернулось доверие к людям!

— Его вернули мне, Джонсон, английские контракты.

— Весьма тронут. Благодарю. Честно говоря, я думаю, что вы правы. В Ницце накопилось чудовищно много работы. Разберитесь там во всем до моего возвращения. А я еще добавлю вам дел, когда вернусь.

— У вас в папке есть дубликаты английских контрактов. Могу я взять их с собой?

— Берите. Это ускорит решение вопроса. Хотя в принципе — при условии, что вы их одобрите и что затем они будут утверждены на совете большинством голосов, — можно считать дело сделанным.

— И неплохо сделанным, дорогой Джонсон, совсем неплохо. Так что спите спокойно и продолжайте ваши переговоры. А я уезжаю поездом в шесть пятьдесят.

— Так рано!

— Я выгадываю на этом день. Таким образом, я смогу вылететь из Парижа в Ниццу послеобеденным самолетом. А чем скорее я буду на месте…

— Вполне согласен с вами, по-моему, это разумно.

— Итак, я прощаюсь. Я уже не стану будить вас утром, чтоб сказать «до свидания».

— Не надо… не надо… Я просто валюсь с ног. Кстати, я оставляю у себя дубликаты ваших немецких договоров. У вас есть протоколы?

— Они лежат у меня в портфеле. Итак, спокойной ночи и доброго сна, Джонсон. Ну, а через несколько дней…

— Мне еще потребуется дня три-четыре. Тем более что возвращаться я буду через Париж.

— Не слишком там кутите!

— Можете не волноваться. Мне, естественно, захочется поскорее увидеть вас.

— Где я смогу вас найти, если вы мне понадобитесь?

— Не знаю. Да и незачем меня искать. Мы же очень скоро увидимся.

— Да, пожалуй, действительно незачем… абсолютно незачем.

— До свиданья, Гюстав.

— До свидания, Герберт.

Гюстав повесил трубку. Подождал немного и снова ее снял:

— Алло! Ночной портье?

— Да, мосье.

— Вы не знаете, когда улетают самолеты из Нанта в Лондон?

— В девять утра по понедельникам, средам, пятницам.

— А у нас сегодня среда, ведь так?

— Да, мосье, уже пошла среда.

— В таком случае завтрак мне в семь утра, хорошо?

Глава XXII

Гюстав прилетел в Лондон утром. Всю ночь и потом, когда он летел сквозь туман из Нанта в столицу Англии, он изучал дубликаты английских договоров, которые за предшествующие дни единолично заключил Джонсон. Здесь тоже все было в полном порядке — Джонсон поработал на славу. Никаких просчетов, никаких существенных побочных комбинаций, которые, кстати, имели бы какое-то значение, только если делать на них ставку, а так — не нарушали общего равновесия, тем не менее Джонсон и Фридберг неуклонно продвигались по пути, который они явно контролировали и который вел к намеченной цели.