Саша торопливо, словно бы опаздывал, вышел в коридор, спустился в вестибюль, где толпились родственники больных. Окинув всех нетерпеливым взглядом, убедился: нет никого из сопалатников, очевидно, на улице гуляют. Снова поднялся на свой этаж и без колебаний подошел к двери палаты, в которой находилась Виолетта. Постучался костяшкой согнутого пальца, позвал через тоненькую, как лезвие ножа, щелку:
— Виолетту можно на минуточку?
Она вышла нимало не удивленная, она словно бы ждала Сашу, думала о нем.
— Вета, я хочу сказать тебе… Ты не думай, я не слабак и не бездарь!
Не удивление — радость увидел Саша в ее словно бы повлажневших глазах.
— Да, да, Вета. В Ростове на ипподроме я разбился так, что никто не верил больше в меня, а я снова скакал, и скакал ничуть не хуже. Я никогда не боялся борьбы, я ни разу в жизни не струсил, я не пропустил ни одной барьерной скачки, не отказался ни от одного стипль-чеза, даже когда под моим седлом были ненадежные лошади. Говорят, что мне не везет. Один неумный человек пошутил, сказал мне: «Ты, Сашок, наверное, в тени родился». Может быть, — да, в тени, а может быть, и нет: кто-то другой на моем месте, вполне возможно, отскакался бы уж навек, а я вот, счастливчик, познакомился с тобой, стою рядом, говорю с тобой! Нет, нет, не в тени я родился и, Вета, очень прошу тебя: верь в мою звезду!
Если и была в Сашиных словах тогда высокопарность, то лишь самую малость, она понятна и извинительна, во всяком случае, Виолетта не только не осудила ее, но даже и не заметила.
Глава третья
1
Саша и Виолетта выписались из больницы в феврале. Март и апрель они не виделись, потому что Саша был эти месяцы далеко от Пятигорска — в степи, на своем конезаводе. Саша по штатной ведомости — конмальчик, а это, если судить по зарплате, все равно что конюх. Вечерами он занимался в школе, а утром и днем был на конюшне — уборка, кормление, проездка. О предстоящих скачках на открытие летнего спортивного сезона второго мая — ни слова. Саша боялся рассердить отца, а тот хорошо помнил прошлогоднюю историю. Так в молчании, будто все само собой разумеется, и провели всю весну.
В первый день после приезда на конезавод Саша не рискнул сесть на лошадь. Он только ходил по конюшням и всему радовался: тому, как плотно набивает старший конюх Влас — старшой — рептухи душистым сеном, как скрупулезно точно отмеряет отец лошадям овес, как шумно пьют лошади из каменных чаш налитую им воду — словно бы чай из блюдца дуют. А в полдень в конюшне тихо, будто она пустая. Переступила ногами, зацепив копытом деревянную перегородку, одна лошадь, вторая коротко заржала, задремав или замечтавшись, третья тоненько звякнула кольцом недоуздка — Саша жадно прислушивался, вдыхал сладкий конюшенный запах и испытывал то редкое восторженное состояние, когда человеку хочется крикнуть: «Я счастлив!» Простая вещь — табличка над дверью денника, а Саша каждую читал-перечитывал: это кому-то табличка, а ему каждая рассказывает о былой победе или досадном проигрыше, каждая будит воспоминания, вызывает радость или разочарование, заставляет задуматься о будущем.
— В седло! — Эта команда отца, давно жданная и такая неожиданная, пришлась ударом бича, резким, подстегнувшим.
Едва коснулся Саша спины лошади, ощутил пяткой левой ноги биение ее сердца, так и возликовал: ничто не утрачено за время лежания в больнице, ничто не забыто мускулами ног, рук, спины! И правильно наши далекие предки определяли, здоров ли человек: болен тот, кто не может «на коня всести», а Саша вот может «всести», еще как может — здоров! Но когда выпростал ногу из стремени, спешился, показалась земля зыбкой, по ногам заструилась дрожь.
— Устал, сын?
Не стал скрытничать:
— Ребро за ребро задевает. — Добавил: — Хорошо!
— Ну что же, дай тебе бог здоровья! — пожелал отец тоном совершенно неопределенным.
В апреле начали готовить скакунов к отправке на ипподромы. Саша как-то зашел в денник, подседлывать лошадь, замешкался — стремя оборвалось, а в это время заходят в конюшню двое и продолжают начатый еще на улице разговор.
— Мой тебе совет: не суши мозги, бери в жокеи Байрамку, а Сашка пусть подскакивает. — Это сказал, судя по голосу, начальник конной части завода.
Сашин отец (его узнаешь сразу по шагам — у него есть привычка чуть приостанавливаться, как бы ни спешил, около каждой решетчатой двери лошадиных стойл) ответил не сразу, заглянул прежде в три-четыре денника:
— Всяко я мозговал. Сашка умеет скачку сложить, может быстро принять на дистанции самостоятельное решение, посадка у него идеальная, бесстрашен.
— Чего толковать, — поспешно согласился начальник конной части. — Байрамке до него палкой не докинуть, но ведь это же твой сын, его здоровье тебе дороже, потому я говорю.
— Еще помозгуем.
— Да, время терпит.
Подслушав этот разговор, Саша через несколько дней сказал отцу напрямик:
— Я, папа, без скачек жить не могу, на любых лошадях согласен скакать, лишь бы скакать. А врачи говорят, что сердце у меня крепкое, нервная система хорошая, свертываемость крови отличная.
— А я что? Я — ничего! — ответил отец, и по тону его непонятно было: искренне так считает сам или только Саше уступает. — Через неделю надо быть в Пятигорске.
…Кто знает, что он передумал и на что решился, прежде чем сказать незначительным тоном эту фразу, от которой сердце Саши запрыгало в груди от радости.
Они стояли рядом, такие похожие, под ярким апрельским солнцем, подставив лица горьковатому ветру, тянувшему с полей, — где-то жгли прошлогоднюю стерню.
— Ты прочел мою записку в больнице? — спросил отец. И не было уже в этом голосе прежней угрозы и решимости.
— Да, — так же хрипловато ответил Саша.
Раньше он бы стал прятать взгляд, отворачиваться иль заискивать, наконец отшучиваться, чтобы как-нибудь исподволь добиться своего. Теперь он смотрел ровно перед собой и очень спокойно.
Тополиный пух невесомо и неслышно садился им на плечи, на волосы.
Отец незаметно вздохнул про себя. Сын так незнакомо вытянулся за месяц отсутствия, и в глазах появилось что-то новое: не прежнее ломкое упрямство, а настоящая взрослая твердость. Было ясно, что он не станет больше требовать прав на самостоятельность — он уже самостоятельный, все взвесивший и все выбравший для себя человек.
— Через неделю будем в Пятигорске, — негромко повторил отец.
2
Скачки чистокровных верховых проводятся у нас в нескольких городах, но Пятигорский ипподром один из самых популярных. Остановка электрички называется очень конкретно: «Скачки», — все ясно сразу.