последний раз Белого Единорога мучили сомнения относительно дербенского начинания.
Когда они вышли из затопленной низины к березняку, уже начало смеркаться. Здесь, на меже, решили заночевать. Лагерь поставили быстро: семеро крестьян под руководством Воськи в миг установили красную палатку Ломпатри и развели костёр. Рыцарь и глазом моргнуть не успел, как оказался в тепле. Лёжа на шкурах в своём красном шатре, слушая возню крестьян снаружи и жуя кусок солонины, Ломпатри вспомнил охоту на своей родине, когда его слуги, точно так же как и дербенские крестьяне, в мгновение ока ставили палатки, разжигали огонь, расставляли деревянные стулья и насаживали на вертел свежую дичь. Не мешкая, Ломпатри передал командование Вандегрифу и погрузился в грёзы о родине.
Первым делом черноволосый рыцарь выставил часовых и послал Закича с Навоем вглубь березняка в дозор.
– Ну что, солдат, послали нас в самую тьму тусветную, – сказал Закич, когда они с Навоем отошли от лагеря настолько, что ни костра не стало видно, ни крестьян слышно.
– Тьма тьмою, да токмо не тусветная, – ответил Навой, пытаясь разглядеть хоть что-то дальше вытянутой руки.
– Благодать-то какая! – вздохнул Закич, глядя вверх, где в сети голых веток, теснилось тёмно-синее небо, испещрённое голубоватыми звёздами.
– Без факела тут не походишь! – пожаловался Навой. – Давай хоть сверху глянем.
Они выбрали старую берёзу и полезли на самую верхушку. Оттуда им отрылся вид почти на весь бор. Разведчикам с трудом удалось определить, где находится их собственный лагерь: над макушками деревьев поднимался едва заметный столбик тёплого воздуха. Казалось, будто бы скинувшие листья берёзы не выпускали серый дым наружу, как сито не пропускает сквозь себя рожь. И свет пламени, и дым и запах костра оставались там, под чёрными ветками. А здесь, под тёмно-синим небом, Закичу показалось, что нет ни разбойников, ни тревоги за похищенных детей, ни рыцарей с их честью, ни крестьян с их глупостью.
– Погляди-ка, – окликнул коневода Навой и указал на запад. Закич перелез на другую ветку и посмотрел на горизонт. Там, над самой землёй виднелась луна, но не круглая, а угловатая, с неровными краями и чуть меньше обычной.
– Гранёная Луна, – сказал Навой. – Первый раз она появляется в ночь на двадцать первый день листобоя. Но с гор и высоких деревьев её можно увидеть и сегодня – в девятнадцатый.
– В наших краях раньше грудня, её не видать, – сказал Закич, стараясь спрятаться за ветки, чтобы тусклый свет далёкой луны не попал на него.
– Ты веришь в проклятье света Гранёной Луны? – спросил старый солдат, тоже переползая на ветку пониже.
– Мы-то можем спрятаться от этого света, а вот Троецарствие – нет.
– Вот с Гранёной Луны и прилетел Дербенский Скол. От этой госпожи достался нам такой подарочек, будь он неладен.
– Ты видел его вблизи? – спросил Закич.
– Нет. Только издали. Да вон он, – ответил Навой, указав на север. Но Закичу ничего не удалось разглядеть во тьме, а подниматься выше, где сияние Луны усиливалось с каждой минутой, он уже не хотел.
Обратной дорогой Закич думал о Гранёной Луне и словах крестьянина. Луна появлялась только зимой, огибала небосвод и исчезала на востоке. В безоблачную погоду она заливала мир своим холодным светом, тающим во мраке ночей. Простой люд боялся этого света, исходящего от странного небесного тела. Попасть в эти голубые тающие лучи считалось дурным предзнаменованием. Сколы, падающие время от времени с небес, тоже не приносили людям ничего хорошего. И чем крупнее падал Скол, тем больше несчастий он приносил. Кто-то рассказывал Закичу, что однажды крохотный Скол упал на курятник и убил двух наседок. Потом, где-то «небесный скакун», как их иногда называли, рухнул в озерцо. Любитель понырять был больше того, что лишил жизни бедных куриц. Тогда он сгубил всю рыбу, и деревня еле протянула следующую зиму. Огромный Дербенский Скол уже десять лет терзает несчастную провинцию. Но если все эти Сколы прилетали с Гранёной Луны, от неё, скорее всего, уже ничего бы и не осталось. Или она стала бы совсем маленькой. Только вот никто из стариков ни разу не сетовал на то, что раньше эта луна походила на толстяка, а теперь исхудала. Даже наоборот, жалуясь на жизнь, иной старец и буркнет, что, мол, теперь и свет Гранёной Луны стал таким ярким, что аж просачивается между брусьев в избы по ночам.
Когда Закич и Навой добрались до лагеря, остальные уже отдыхали. Из-под стоянки убрали опавшие листья. Их нагребли так много, что получилась целая стена аж по пояс, опоясывающая костёр, красную палатку Ломпатри и маленькие навесы крестьян, которые те соорудили из веток, кож и шкур. Ломпатри и Вандегриф сидели на стульях со спинками, которые Воська усердно таскал на своём горбу вместо походного рюкзака все эти дни. Вандегриф, несмотря на прохладу, оголился по пояс, но мизерикорд и резной рог не снял – они всё также висели у него на широком кожаном поясе. Ломпатри облачился в свой пурпурный кафтан, который Воська за эти три дня успел привести в сносный вид. Когда радивый слуга успел превратить изуродованный в драке парадный кафтан своего господина в красивый наряд – загадка. Только вот сам Ломпатри даже не заметил того превращения, благодаря которому его единственный кафтан снова сиял красотой фасона и отливом дорогой материи. Ведь для того у господ и есть слуги, чтобы всё и всегда было в полном порядке.
– Ну что, дозор? – окликнул Закича Ломпатри. Он явно пребывал в бодром расположении духа, сидя на стуле в своей любимой одежде и держа в руке полную кружку браги.
– Глушь, – ответил Закич. – И что это ты, рыцарь, так ожил?
Ломпатри только улыбнулся в ответ. Закич и Навой прошли к костру. Здесь кусочек леса превратился в тёплое, сухое местечко. Листья, которые сложили стеной, не давали холодном лесу, нарушить скромный уют стоянки. Даже вонь костра ощущалась не так едко, как обычно. И только Закич захотел спросить, куда подевался нуониэль, как сказочное существо ступило через стену из листьев и подошло к молодой берёзе, у корней которой привязали Акоша. В руках нуониэль держал новенькие шкуры соболей.
– Эй! Полено! – закричал крестьянин Кер и встал со своего нагретого бревна, постеленного лисьей шкурой. – Не тронь товар! Аль запачкаешь!
Но нуониэль только показал на Акоша, а затем накинул соболей пленнику на плечи.
– Ах! Измарал, всё измарал! – хватаясь за голову, закричал Кер, подскочил к берёзке и сорвал новые шкуры с плеч Акоша. – Да я за них по серебрянику взять могу.
– Отдай шкуры, отец! – громогласно произнёс Ломпатри.