Крупные издания должны изменить эту прискорбную тенденцию, считал Черчилль. Сам он прилагал немалые усилия, готовя тексты357. Он давал высокую оценку всем своим материалам, направленным в The Daily Telegraph, гордился ими358, но больше всего ему нравились пятая и последняя статьи. Как автор, Черчилль считал, что эти две публикации – «лучшее из всего написанного мной в настоящий момент». «В них выдержано каждое предложение, каждое слово находится на своем месте». Он попросил, чтобы леди Рандольф показала его тексты профессионалам, специализирующимся на английской литературе359. Мнение филологов нам не известно. Зато известно мнение преподобного Джеймса Уэллдона, который, прочитав статьи своего ученика, счел, что тот «в высшей степени обладает особыми способностями журналистов схватывать яркие и интересные черты» происходящих событий. «Уинстон и в самом деле очень умен и должен оставить след в этом мире», – скажет он в октябре 1897 года леди Рандольф360.
Что касается боевых действий, первые несколько дней на фронте были спокойными. В составе штаба Блада Черчилль покинул лагерь в Котале, прошел через долину Хара в Чакдару, затем через Сарай и Коткай прибыл в Госам. По дороге он наслаждался «мрачными, но величественными» горными пейзажами, отвесными утесами, а также «стремительной и опасной» рекой, унесшей жизни двух артиллеристов361.
Всё оказалось гораздо серьезнее, чем гусар предполагал изначально. На Кубе он уже видел, что значит партизанская война, однако здесь, на северо-западной границе Индии, она носила еще более тотальный и жесткий характер: «Каждый дом превратился в крепость, каждая деревня – в фортификацию. Каждый житель с самых ранних лет, когда он уже достаточно силен, чтобы бросить камень, и до последнего вздоха, пока у него есть силы нажать на курок, превратился в солдата»362.
Пока пехота оставалась в Госаме, кавалерия проводила рекогносцировку местности. Уинстон получил разрешение участвовать в разведывательных мероприятиях. Десятого сентября он вместе с майором Гарольдом Артуром Дином (1854–1908) посетил нескольких вождей в долине Джандола363.
На следующий день он сопровождал капитана разведки Генри Эрнеста Стэнтона (1861–1943), которому было поручено составить топографические карты проходов в Утман Хел. «Ландшафт здесь один из самых необычных, что мне приходилось видеть», – свидетельствует Черчилль. На противоположном берегу реки, который контролировали утманхельцы, он насчитал сорок шесть замков со рвами и башнями, расположенными на площади двадцати квадратных миль. Возникло ощущение, что он оказался в «фантастической стране, приюте великанов и людоедов». Затем отряд устремился к вершине перевала, откуда открылся потрясающий вид на долину. «Вероятно, на нее не смотрел ни один белый человек с тех пор, как Александр пересек эти горы на пути в Индию»364, – напишет Черчилль.
Собрав необходимую информацию, Блад решил вторгнуться на территорию мохмандов двумя путями – через Навагайский перевал и через перевал Рамбат. Штабной персонал был переведен во 2-ю бригаду под командованием бригадного генерала Патрика Дугласа Джеффриза (1848–1922), ей предстояло форсировать Рамбат. Однако, узнав, что мохманды готовы дать отпор, Блад отдал распоряжение, чтобы 16 сентября Джеффриз покинул укрепленный лагерь у Инаят Кила и вторгся в Мамундскую долину в устье реки Вателай. Достигнув означенного места, 2-я бригада рассредоточилась – 35-й Сикхский полк направился к холму, а кавалерия осталась внизу, продолжая контролировать долину и поддерживать связь с основными силами.
Черчилль решил присоединиться к сикхам. Отдав лошадь сипаю, он вместе с пехотой пошел наверх по склону холма. Уже на самой вершине отряд подвергся нападению. Из укрытий стали выбегать мохманды, тут и там раздавались воинственные кличи, засверкали сабли. Черчилль достал револьвер и начал отстреливаться. Когда барабан опустел, он продолжил стрелять из ружья, позаимствованного у одного из сикхов. «Я ничуть не волновался и почти не испытывал страха, – сообщил он матери. – Когда дело доходит до смертельной опасности, волнение отступает само собой. Я схватил ружье и выстрелил раз сорок. Не могу утверждать точно, но мне кажется, что я попал в четырех человек. По крайней мере, они упали»365.
В связи с большими потерями, которые понесла полевая армия Блада, были произведены срочные переформирования, коснувшиеся и нашего искателя приключений. Он был приписан к 31-му Пенджабскому пехотному полку. Само по себе это было очень странное назначение. Во-первых, под началом двадцатидвухлетнего лейтенанта оказались порядка ста человек. Во-вторых, кавалерист был переведен в пехоту. И наконец, в-третьих, это был уникальный случай с назначением британского офицера в туземный полк366.
С участием Черчилля в Малакандской кампании будет связана одна тема, которой придается неоправданно важное значение в жизни британского политика; тема эта обросла слухами и сплетнями, большинство из которых весьма далеки от действительности. Речь идет об алкоголе. А дело все в том, что именно на северо-западной границе Индии Черчилль распробует виски, которому сохранит верность на всю свою жизнь. Правда, приобщение к этому напитку будет вызвано не поиском удовольствия, а интересами собственной безопасности и заботой о собственном здоровье. До службы в Индии Черчилль терпеть не мог виски. «Мне было непонятно, как моим сослуживцам удается вливать в себя столько виски с содовой, – вспоминал он. – Я любил белое и красное вино и особенно шампанское; в исключительных случаях мог пропустить стаканчик бренди. Но от этого копченого питья меня всегда воротило»367.
Причина, почему ему пришлось пересмотреть свои взгляды, заключалась в грязной воде, которую во избежание отравления приходилось дезинфицировать крепкими напитками. И в этом случае виски подходил лучше всего. За время службы Черчилль не только превозмог отвращение к скотчу – отныне он стал его любимым напитком. «На отвоеванной территории я закрепился навсегда, – скажет он впоследствии. – Когда приучишь себя к вкусу виски, то начинаешь находить смак в том, от чего прежде передергивало»368.
В 1930-х годах, собирая материалы для биографии 1-го герцога Мальборо, Черчилль прочитает «солидную и эрудированную» книгу Divi Britannici 1675 года, написанную его двойным тезкой, отцом великого Джона – сэром Уинстоном Черчиллем (1620–1688). Внимание политика привлечет фрагмент, где его дальний предок развивает теорию, будто британцы получили свое название от употребляемого ими крепкого напитка – виски, который греки назвали bruton или bruteion, а по-другому – ячменное вино (barley wine)369.
Одновременно с виски пальму первенства среди любимых алкогольных напитков британского политика держало шампанское. «Не могу жить без шампанского, – признавался Черчилль. – В час победы я его заслужил, в час поражения оно мне просто необходимо»370. Определенное представление о том, какую именно роль шампанское играло в жизни британского аристократа, можно сделать из следующего его высказывания, касающегося финансового благополучия: «В моей жизни никогда не было дня, когда я не мог заказать себе бутылку шампанского и предложить еще одну другу»371.
Символично, что одно из самых ярких описаний воздействия шампанского на свой организм Черчилль сделал в своей первой книге, посвященной именно Малакандской войне. Он сравнивает напиток с участием в боевых действиях: «Один бокал шампанского вызывает веселье. Нервы напряжены, воображение взволновано, остроумие – оживлено. Бутылка приводит к обратному эффекту. Неумеренность вызывает коматозную невосприимчивость»372.
Если говорить о том, какие марки нравились Черчиллю, то в отношении виски он разделял вкусы Питта и Пальмерстона, предпочитая Johnnie Walker (Black и Red Label)373, а в отношении шампанского – в начале Giesler, затем Pol Roger374, особенно урожая 1921375, 1928 и 1934376 годов, в отношении коньяка – Hine[44]378.
Сохранилось множество высказываний политика, из которых можно сделать выводы о его увлечении алкоголем. Например, в беседе с королем Георгом VI в январе 1952 года: «Когда я был моложе, я взял за правило никогда не пить раньше ланча, сейчас я руководствуюсь правилом никогда не пить до завтрака»379. В другой раз Черчилль посоветует простудившемуся монарху выпить горячительный напиток. Услышав, что врачи разрешают Его Величеству пить только после наступления темноты, политик перевел все в шутку: «А мои врачи не разрешают мне пить до завтрака, но я их не слушаю»380.
Или другой случай, когда Черчилля посетили в Чартвелле двое мормонов.
– Можно мне воды, сэр Уинстон? – спросил один из них. – Воду пьют львы.