меня, принесли направления с предприятий, я один такой дисциплинированный пень оказался. Офигеть, все люди как люди, один я как хрен на блюде. Да если б, да я, да чего уж теперь. Эта осьмушка немецкой крови во мне постоянно мне такие финтифанты подбрасывает.
Процесс обучения на рабфаке по форме соответствовал вузовскому: лекции, семинары, по окончании обучения зачёты, экзамены. Семинары у нас вели парни и девчонки со вторых-третьих курсов. Примерно мои ровесники. Как я понимаю, всё это они делали бесплатно, в порядке комсомольской нагрузки или инициативы. Удивительные были ребята, был в них какой-то свет, меня это заряжало удивительно, я вдруг вспомнил, что я ведь когда-то очень хорошо учился, стал получать удовольствие от посещения занятий, изучения материала, решения задач. С удивлением обнаружил, что весь курс средней школы для меня terra ignota, и мне надо догонять и догонять. А вроде бы в аттестате по математике и физике были у меня четвёрки, последний год я стал посещать занятия почаще.
В группе у нас были интересные ребята, Юрка – бывший инструктор райкома комсомола, которого выперли за аморалку, Пашка – на редкость толковый и порядочный пацан, только что отслуживший в армии, другие.
Практически всю неделю я был занят: днём – работа, вечером – учёба, суббота – домашние задания, с Милкой встречались только в субботу вечером или по воскресеньям.
В этой суете незаметно проскользнул Новый 1969 год, мне исполнилось двадцать лет.
В апреле я подал заявление на присвоение четвёртого разряда, это был наглый поступок. Сетка тарифная у слесарей-сборщиков была шестиразрядная, шестые разряды у нас были только у бригадиров, да и то не у всех, пятые присваивали после лет тридцати пяти-сорока, при этом квалификационные требования были довольно размыты, но важно было заниматься общественной работой, неплохо быть членом партии, но не обязательно, смотрели, пьёт ли в рабочее время, как и сколько. Четвёртый разряд давали лет в двадцать семь, не раньше, а тут я припёрся в двадцать лет, совсем наглость потерял, хотя в рабочее время в пьянстве не замечен, но письмо из милиции было, подрался с кем-то, вдобавок общественной работой не занимается, мутный, в общем-то, тип. На комиссию я пришёл не готовясь, думаю, что они там могут придумать. К моему удивлению, среди членов комиссии увидел главного инженера, не думаю, что его появление там было как-то связано с моей персоной, скорее, зашёл просто поинтересоваться, но я как-то и не огорчился. На вопросы завцехом я начинал отвечать прежде, чем он успевал их закончить, чего удивляться – одну книжку всё читаем. Толя наш даже сказал со смехом: «Во даёт, прямо рубит, щас меня начнёт экзаменовать». Я уже для себя решил, что для меня всё должно закончиться благополучно, но не тут-то было. Главный инженер, до этого сидевший как-то боком к отвечающим и тихо беседовавший с одним из членов комиссии, вдруг повернулся ко мне и спросил: «А вот объясни мне, Рейн, почему у вас каретку станка клинить стало?» Тут я попал в лёгкий ступор, ответа я не знал, и насколько помню, в тот момент, когда мы пытались её запустить, его никто не знал, включая моего экзаменатора, а к работам по устранению этого дефекта после сдачи установки комиссии меня не привлекали. Но вопрос был задан, я понимал, что лучше выдвинуть какую-то гипотезу, возможно, неверную, чем молчать, и начал размышлять вслух о возможных причинах. Главинж слушал мои рассуждения, морщась, наверно, от моей глупости, потом сказал: «Ну близко, но не так». – А как, не объяснил, кремень. – «Ладно, а почему с доской всё поехало?» Для любого это было бы очевидно, и я ответил: «Тут и гадать нечего, доска не стальная калёная пластина, поддалась, вот каретка и поехала». – «Так чего мы везде деревянные направляющие не ставим? Ведь будут работать?» Я ответил: «Сам удивляюсь. Работать-то будут. Конечно, будут, но недолго». Главный помолчал и задал мне ещё вопрос по одной из установок, в сборке которой я принимал участие. Помню, что точного ответа я тоже не знал. Тучи сгущались. – «Хорошо, а вот вы собирали гидроаккумуляторные станции, вот представь, вдруг станция начинает вся трястись, будто бы улететь собралась, отчего это?» – Поскольку у нас таких историй, при тестовых проверках станций не было, то ответа тоже не было. – «Хорошо, а как будешь искать причину?» – «Поставлю напрямую за насосом манометр», – сказал я. – «Узнать, насос давление даёт?» – «Узнал, работает, манометр выкинешь, дальше что?» – Дальше я не знал. Никак не мог сообразить. Тут главный сказал: «А это масло в гидробаке заканчивается, стоит на уровне половины трубы, вот насос его через раз подхватывает, отсюда и вибрация», – после чего откинулся на спинку стула, с удовольствием созерцая мою растерянную физиономию. Я вспомнил конструкцию гидроаккумуляторной станции и расстроился. На одной из боковых стенок гидробака было мерное стекло, показывающее уровень масла в баке, с отметкой аварийно низкого уровня, очевидно, что при любой нештатной ситуации я обошел бы станцию кругом, увидел бы, что уровень масла ниже критического, долил бы, вибрация пропала, и стала бы ясна её причина. Но сегодня – увы. Я пролетел, как фанера над Парижем.
«Ну как?» – спросили меня ребята, дожидавшиеся результата экзамена у кабинета. – «Хреново», – ответил я и пошёл к выходу. – «Так ждать велели!» – Я махнул рукой. Чего ждать, если не сдал.
Утром бугор послал меня притащить краном тяжёлые заготовки. Взял чалку, свистнул Зине-крановщице пошёл по проходу между сборочными участками и тяжёлыми станками, смотрю, навстречу пылит завцехом Толя Тараканов. Толя был фанат футбола, играл за сборную завода и по цеху перемещался всегда полушагом-полубегом. Видеть его мне после моего вчерашнего позора не хотелось, но возможности у меня куда-то шмыгнуть вбок не было, он уже увидел меня, было неловко. Подойдя поближе, Анатолий заулыбался, протянул мне руку, я пожал её, не очень понимая, чего мне-то веселиться. Толя сказал: «Поздравляю, в целом молодец, хорошо отвечал». Я на автомате, не врубившись, что, похоже, разрядик-то мне дали, сказал: «А чего радоваться-то?» Завцехом удивился моей неадекватной реакции и сказал голосом, в котором прочитывалось неудовольствие моей неблагодарностью: «А мы четвёртый разряд в двадцать лет редко присваиваем, на моей памяти ты первый». В этом-то как раз ничего странного не было, он сам завцехом был третий год. Поглядев на моё растерянное лицо, он вдруг расхохотался и сказал сквозь смех: «А ты не знал, что ли, а, ну да, ты ж не дождался! Дали тебе разрядик, главный тебя хвалил. Ну ладно, ты давай теперь старайся, не подведи, – и помчался дальше, через