О! Бабушка Палан была достойной женщиной, будьте уверены! Она не разразилась упреками, не стала поносить и проклинать роковую страсть к охоте, причину всех их бед. Наоборот, постаралась оправдать вспыльчивость мужа, которая привела к убийству. Не обвиняя мертвого, она все же согласилась, что он сам был всему виной. Она обняла и утешила дедушку, склонившись над ним, как мать над любимым ребенком, и попыталась придать ему своими словами немного спокойствия и бодрости. Видя признательность деда, она наконец отважилась сказать:
— Послушай, Жером. Во всем этом есть длань Божия. Господь привел несчастного Томаса под дуло твоего ружья, чтобы наказать его за злобный поступок, но он же позволяет злому духу терзать тебя, чтобы покарать за безбожие.
Жером Палан вздохнул, но не высмеял ее, как наверняка сделал бы раньше.
— Пойди к нашему кюре, муженек. Упади перед ним на колени, расскажи о своем несчастье, и он поможет тебе изгнать дьявола, который, видно, сидит в гадком зайце.
Тут уж дед не вытерпел:
— Еще чего! Пойти к кюре, чтобы он донес на меня судьям епископа! Хорошенькая мысль! Нот, я уже имел с ними дело, и, клянусь, мне не хочется снова попасться им в лапы. Да и вообще, ты что, с ума сошла? Нет во всем этом ни Бога, ни дьявола.
— Что же тогда? — воскликнула добрая женщина в отчаянии.
— Случайность и мое воспаленное воображение. Мне надо убить этого чертова зайца, обязательно! Когда я увижу его у моих ног — недвижимого, мертвого, совсем мертвого! — все уладится само собой, и я больше не буду об этом думать.
Бедная бабушка отступила, злая, что в этом вопросе спорить с ее мужем было совершенно бесполезно.
После двухдневного отдыха, в котором так нуждались, дедушка и его собака — собака еще больше, чем он, — они снова ушли из дома.
Дед застал зайца на том же самом месте, что и в первый раз. Ото было тем более удивительно, что лежка — самая настоящая лежка! — находилась на перепутье, через которое проходило более тридцати человек в день.
И снова заяц перехитрил своих преследователей.
Дедушка опять вернулся грустный и изнуренный, с пустой новой охотничьей сумкой.
Целый месяц, каждые два–три дня, он возобновлял ожесточенную борьбу. И все так же безрезультатно.
Через мрсяц бедный Спирон сдох от истощения сил. Сам дедушка был на последнем издыхании и больше не мог продолжать эту гонку.
Его дела тем временем полностью остановились, и в скудное хозяйство пришла нищета.
Сначала бабушка поддерживала дом строгой экономней, потом продавала какое–нибудь украшение или что–нибудь из мебели — словом, остатки их былого благополучия.
Но экономия не помогла. Ящики были пусты, стены — голы. В доме не осталось ни одной вещи, которая имела бы хоть какую–нибудь ценность. В тот вечер, когда сдох Спирон, добрая женщина была вынуждена признаться мужу, что в доме нет хлеба.
Дед вытащил из жилета фамильные золотые часы. Он ими очень дорожил, и бабушка, зная об этом, продавала в гамом деле необходимые вещи, так и не осмелившись потребовать от него этой жертвы. А теперь дед отдал их ей, не сказав ни слова!
Бабушка пошла в Льеж, где часы были проданы за девять золотых луидоров. Вернувшись, она выложила деньги на стол.
Папаша Палан долго смотрел на них — с вожделением и в то же время с сомнением. Потом, забрав четыре луидора, он позвал бабушку.
— Сколько времени ты сможешь вести хозяйство на эти пять луидоров?
— Что тут сказать! — приговаривала, подсчитывая, бабушка. — Экономя, на них можно жить два месяца.
— Два месяца, — повторил дед. — Два месяца, это даже больше, чем нужно. До того времени либо я сделаю из зайца рагу, либо он сведет меня в могилу. Бабушка заплакала.
— Успокойся, — сказал дед. — Зайцу — крышка. С четырьмя луидорами я отправлюсь в Люксембург. Там живет один мой знакомый, браконьер. У него были щенки моих бедных Фламбо и Раметты. Если там осталась еще пара собак, то разрази меня гром, коль через две недели у тебя не будет муфты из шкуры моего мучителя.
С тех пор, как дедушка потерял покой, бабушка каждый день замечала на его лице все новые следы усталости и муки, и поэтому не стала возражать против его замыслов.
В одно прекрасное утро Жером Палан вышел из дома и поехал прямиком в Сент–Юбер. Он остановился как раз в нашей харчевне. В те времена ее содержал его брат, Кризостом Палан, то есть мой двоюродный дедушка.
Жером встретился со своим знакомым, купил у него пса и суку из помета Раметты, Рокадора и Тамбеллу, и пять дней спустя победоносно вернулся домой.
На следующий день с восходом солнца он был уже в поле.
Увы, заяц оказался хитрее и выносливее любой собаки. Потомки Фламбо и Раметты, как и Рамопо со Спироном, оставались далеко позади него.
Наученный горьким опытом, дедушка больше берег их, хорошо понимая, что, если гигантский заяц загонит и этих, заменить их будет некем. Он не давал им травить проклятого зайца больше трех–четырех часов подряд и, убедившись, что силой его не возьмешь, решил прибегнуть к хитрости: старательно заделал все просветы между рядами кустарника, по которым обычно бежал заяц, и, оставив свободными один или два прохода, разместил в них изготовленные тщательнейшим образом силки. Затем сел поблизости в засаду — не только для того, чтобы при случае подстрелить зайца, но и чтобы помочь собакам, если они сами угодят в петлю.
Увы! Окаянному зверю все ловушки были нипочем. Он чуял их, как–то угадывал, проделывал новую дыру в кустах с зиявшим поблизости старым ходом и прыгал среди колючей ежевики и терновника, не оставляя на них ни клочка шерсти. По ветру он определял, в какой стороне находится дед, и всегда оказывался чуть дальше того места, до которого могла долететь пуля. От этого можно было сойти с ума.
Прошло два месяца, деньги, вырученные от продажи часов, кончились, а заяц все еще был жив.
Дети оставались без рагу, а бабушка — без муфты.
Папаша Палан тоже не умер, если только существование, которое он вел, можно было назвать жизнью.
Он не знал покоя ни днем, ни ночью, пожелтел и сморщился, как старый лимон. Похожая на пергамент кожа, казалось, пристала к костям. Однако что–то нечеловеческое поддерживало его, и свидетельством тому была почти каждодневная фантастическая охота, требовавшая от него крепости и силы.
Прошло еще два месяца, в течение которых семья жила долгами да заемами. Наконец в одно прекрасное утро к несчастному семейству нагрянули оценщики.
— О! — говорил дедушка. — Все это было бы ничего, если бы я только мог схватить этого чертова зайца!
Дед снял жалкую хижину на окраине города.