Читать интересную книгу Лавиния - Урсула К. Ле Гуин

знаю теперь, что ее не сожгли. Иначе и я бы сгорела вместе с нею.

Что же мне делать? Я потеряла своего проводника, своего Вергилия. И должна дальше идти сама – сквозь все то время, что мне еще осталось после конца поэмы, через весь тот огромный, лишенный знакомых троп, неведомый мне мир.

Что остается после смерти? Все остальное. Солнце, восход которого человек видел, все равно зайдет, даже если этот человек уже и не увидит его заката. И женщина сядет ткать полотно, которое ткала ее предшественница, так и оставив в станке незаконченным.

Я, в общем, пока что сумела отыскать свой путь, хотя поэт и не сказал мне, как его найти. Я правильно угадала, не ошиблась, воспользовавшись теми ключами, которые он мне дал: его подсказками. Следуя им, я вышла к центру лабиринта. И теперь уже самостоятельно должна найти путь назад. В жизни это у меня займет несколько больше времени, чем мой рассказ. Жизнь всегда тянется медленнее, чем слова.

Было немало людей, видевших, как погиб Турн, ибо это случилось прямо перед воротами Лаврента. Он наконец перестал прятаться от Энея и повернул ему навстречу, намереваясь с ним сразиться. Оба метнули копья, и оба промахнулись. Так что настал черед биться на мечах, но меч Турна сломался; он повернулся и стал опять убегать от Энея.

Эней пытался его преследовать, но бежать не мог – слишком сильно хромал. Тогда он остановился и попытался вытащить свое копье из ствола дикой оливы, которую оно пронзило насквозь. Это было священное дерево. Я много раз ходила к нему, вознося молитвы Фавну. Троянцы срубили его в пылу сражения, когда захватили земляной вал, и от него остался только уродливый пенек. Большое тяжелое копье Энея вошло глубоко в этот пень, и загубленное дерево не желало его отпускать. Пока Эней тщетно пытался выдернуть копье, Ютурна нагнала Турна и принесла ему новый меч взамен сломанного. Наконец Энею все же удалось выдернуть свое копье, и он снова попытался настигнуть Турна, крича: «Это поединок, Турн, а не состязание в беге!»

Серест находился тогда поблизости и впоследствии рассказывал мне, что в этот момент увидел нечто сверхъестественное: это была сова{66}, маленькая совка, которая летала вокруг Турна при ясном свете дня. Он сказал, что Турн все пытался отогнать ее от своего лица. Он, казалось, был страшно растерян, ошеломлен происходящим, пошатывался и вел себя так, словно уже был смертельно ранен. Он пробежал еще немного, но у межевого камня остановился, повернулся, выворотил этот огромный камень из земли и попытался кинуть его в Энея. Но, разумеется, не докинул и остался стоять с растерянным видом, держа в руке принесенный сестрой меч, но ничего не предпринимая, пока не упал, пронзенный копьем Энея. Копье угодило ему в бедро.

Эней, прихрамывая, подошел к Турну и остановился, тяжело дыша. Встать тот не мог, все же приподнялся с трудом и, переведя дыхание, сказал ясным и спокойным голосом, словно все его смятение разом прошло: «Ты победил. Я не прошу пощады. Поступай как знаешь. Если ты убьешь меня, пошли мое тело в Ардею, к моему отцу. Лавиния теперь твоя. Бери ее, но ненависть свою оставь здесь». Эней выслушал Турна и отступил, явно намереваясь его пощадить. Но тут заметил на нем ту самую перевязь, отделанную золотыми пластинами, которую Турн сорвал с умирающего Палласа. И, обезумев от гнева, Эней вскричал: «А разве ты оставил мальчика в живых? Не я, а он, Паллас, совершает сейчас это жертвоприношение!» И с этими словами он вонзил меч Турну прямо в сердце.

Ютурна оставалась на поле брани в течение всего поединка. Говорят, она не раз пыталась спрятать своего брата от Энея, который всюду искал его, хромой и страшный. А когда Турн погиб, она выбежала на поле, растолкав беспорядочно сгрудившихся рутулов, упала на колени у его тела, накрыла ему лицо своим серым покрывалом и стала громко причитать по покойнику.

Эней стоял рядом, опираясь на свой меч, пока к нему не подбежали Ахат и Серест; тогда он сунул меч в ножны и, обхватив своих друзей руками за шею, поддерживаемый ими, медленно запрыгал на одной ноге к троянскому лагерю. Но когда они перебрались через земляной вал, он остановился, обернулся и громко крикнул: «Царь Латин! Наш договор остается в силе!»

Но Латина, увы, не было на поле брани, и он не мог ему ответить. Латин находился в это время в своих покоях рядом с мертвой женой, и волосы его были покрыты пылью и грязью. Зато Энею дружно ответило войско латинян: «Да, наш договор остается в силе!» – и люди на стенах повторили эти слова. А те немногие из рутульских командиров, что еще остались в живых – ибо в своем последнем приступе ярости Эней убивал каждого, кто осмеливался выйти ему навстречу, – собрали остатки своего войска и в полном молчании двинулись назад, в Ардею. И несколько воинов несли тела Турна, Камерса и Толумния. Остальные отряды, особенно те, что лишились своих командиров, разошлись по полю брани, разыскивая раненых и подбирая тела погибших. На следующий день все они тоже разбрелись по своим родным городам – кто отправился в Рутулию, а кто в Вольсцию либо в горы.

Ютурна же в полном одиночестве ушла куда-то на север; люди видели, как она уходила, но больше никто ее никогда не встречал; говорят, она той же ночью утопилась в Тибре.

Объединенная армия латинов тоже разбрелась, как и ее союзники. Кто-то отправился в город, чтобы отдохнуть или подлечить раны, но многие по-прежнему бродили по полям сражений, пытаясь отыскать тела своих братьев или соседей и отнести их домой – в крестьянскую усадьбу или в пастушескую хижину на склоне холма. Отовсюду к стенам Лаврента съезжались люди на повозках, запряженных быками или ослами; их посылали сюда чьи-то жены или старые отцы-крестьяне с просьбой привезти домой раненых или погибших мужей и сыновей.

И всю ночь в городе слышался далекий стук топоров и треск падающих деревьев, доносившийся из северных и восточных лесов. А наутро дровосеки уже свозили дрова к стенам Лаврента и складывали огромные погребальные костры.

Один такой, особенно высокий костер был сложен немного поодаль от остальных – для моей матери. Ее вынесли на белых носилках, одетую в тот самый изящный белый паллий, который она сама и соткала, надеясь, что я надену его на свою свадьбу с Турном. Казалось, каждый житель нашего города, который мог стоять на ногах, вышел из дома и присоединился к этой похоронной процессии.

Обычно погребальный костер поджигает ближайший родственник умершего. При этом он обязательно должен старательно отвернуть от покойника лицо. Погребальный костер Аматы поджигала я. А когда огонь сделал свое дело, я вытащила из яростно дымившихся угольев ее косточку, тоненькую фалангу пальца, чтобы похоронить эту частицу плоти в земле и не позволить душе моей матери скитаться без приюта. Затем мой отец встал и, согласно нашему обычаю, три раза окликнул ее по имени, и я вместе со всеми присутствующими тоже три раза крикнула: «Амата! Амата! Амата!» И ответом нам была тишина.

Старый охранник моего отца Вер был мертв, и Авл тоже, и все те молодые мужчины, которые когда-то считались моими женихами, тоже погибли. Умерла и моя мать. Почти в каждом доме Лация оплакивали отца, брата или сына, который был убит или изувечен. По-моему, невозможно остаться живым среди стольких смертей и не испытывать бесконечного стыда. Говорят, Марс освобождает воина от вины за преступления, совершенные во время войны, но кто освободит от этой вины тех, кто не был воином, тех, ради кого, как говорится, и ведутся войны, даже если сами они вовсе этой войны не хотели и в ней не участвовали?

Вечером того дня, когда состоялись похороны моей матери, я позвала Маруну, Сикану и еще кое-кого из старших служанок пойти со мной в святилище. Старая Вестина была настолько сломлена горем, что пойти не смогла; она сидела, сгорбившись, на полу в комнате моей матери и, безостановочно раскачиваясь из стороны в сторону, то ли стонала, то ли хныкала, точно больной ребенок.

Мы прошли по улицам к алтарю Януса, и я принесла ему – этому божеству всех начал и концов – жертву в виде священной пищи и благовоний. Вокруг нас стали