— А вы почему так думаете?
— По крайней мере, я со своей стороны ничего не пожалею, чтобы помешать ему. Меня заверили, что только вы можете задержать этого бродягу. У меня есть некоторый должок за его отцом… но не стоит об этом… Задержите этого юношу и доставьте его ко мне в Бостон, и я мигом отсчитаю вам тысячу фунтов — да, капитан, тысячу фунтов!
С этими словами он вынул из кармана огромный бумажник и открыл его.
Капитан остановил его движением руки и сказал:
— Не торопитесь, пожалуйста, вы забыли сказать мне имя вашего обожаемого племянника.
— Джордж Клинтон, совсем юноша и такой красавец!
— Я знаю его, — заметил капитан холодно.
— Так вы уже знаете его, следовательно, вы возвратите его мне?
— Может быть, но надо хорошенько подумать. Это дело совсем не так просто, как вы думаете. Джордж Клинтон не одинок; он приобрел здесь могущественных друзей. Но виноват; я прикажу доставить вас в форт; через два или три дня вы получите мой ответ.
— Но у меня деньги с собой.
— Поберегите их пока у себя, — ответил Том Митчелл и опять ударил в гонг.
Вошел Камот.
— Но… — хотел было возразить американец.
— Ни слова, пока не получите моего ответа. Прощайте; идите за этим человеком.
Толстяк ушел, как и пришел, ворча, пыхтя, отдуваясь и обливаясь потом.
— Теперь очередь за последним, — прошептал капитан, — посмотрим, что ему надо.
Он отворил дверь и с легким поклоном и любезной улыбкой сказал пожилому французу, расхаживавшему по гостиной:
— Господин Эбрар, не угодно ли?
Француз посмотрел на него с удивлением, но по вторичному приглашению хозяина отважно вошел в его кабинет.
ГЛАВА XVIII. Один крайне скучный разговор между заслуженными мошенниками
Наступила долгая минута молчания, пока два человека рассматривали друг друга, как два искусных бойца, готовые вступить в битву. Лица у обоих были точно мрамор.
По безмолвному приглашению разбойника посетитель сел и решился наконец вступить в разговор со странным хозяином.
— Вы назвали меня именем…
— Вашим или которое было вашим, — ответил атаман с холодной любезностью.
— Очень может быть. Путешествуя по чужим краям, часто случается сохранять инкогнито по причинам вполне основательным.
— Но вообще инкогнито обманывает только недальновидных и простодушных. Я помню некоего графа Маса д'Азира, знатного дворянина в Лангедоке, который тоже имел эту невинную страсть.
Посетитель чуть заметно вздрогнул; в глазах его сверкнула молния.
— Но что же из этого вышло? — продолжал Том Митчелл с невозмутимым хладнокровием. — Его аристократические манеры так выдавали его, что, несмотря ни на какие самые простонародные имена, которыми он себя прозывал, не проходило и четверти часа, как необходимость заставляла его отказываться от инкогнито, насквозь фальшивого.
— Не могу понять цели этого намека.
— Я не позволю себе ни малейшего намека, Боже меня сохрани! Да и какое мне дело до того, называетесь ли вы Эбраром, графом Масом д'Азиром, Филиппом де Салиамом или Жаном Феру, или еще другим именем, каким вам угодно назвать себя? В вашей личности я вижу только человека, которого так хорошо рекомендуют, который нуждается во мне, к услугам которого я готов, если только смогу служить ему, — и ничего более. Теперь я попрошу вас объяснить мне, в чем мое содействие может быть вам полезно.
— С удовольствием вижу, что у вас тонкий, развитый и очаровательный ум, — ответил посетитель с улыбкой, — что вы именно такой человек, каким мне вас представляли.
— Тысячу раз благодарю вас, но это совершенно не объясняет мне…
— Что я за человек? — перебил его француз с притворным добродушием. — Но вы сами хорошо это знаете, потому что только сейчас перечислили по порядку все имена, какими я по необходимости называл себя…
— Стало быть, я был прав, когда…
— Абсолютно, — перебил француз поспешно, — и я вполне оправдываю вас; но во всем этом только одно обстоятельство тревожит меня — должен вам сознаться.
— Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить вас, какого рода это обстоятельство?
— Нимало; напротив, мне будет приятно знать, на что я могу рассчитывать.
— Если только это зависит от меня…
— Целиком и полностью от вас. Я считаю, что у меня хорошая память, меня считают за хорошего физиономиста, а между тем я не помню, чтобы где-нибудь встречал вас.
Атаман разбойников расхохотался.
— Это только доказывает, что я лучше вас умею сохранить свое инкогнито, когда обстоятельство принуждает меня к тому.
— Что же это значит?
— А то, что мы не только виделись с вами, но и поддерживали довольно близкие отношения в ту эпоху…
— Давно прошедшую, вероятно?
— Напротив, очень даже современную, хотя наше знакомство очень давнишнее.
— Я совсем теряюсь.
— А ведь все очень просто. Мы поддерживали с вами отношения в разные времена и под разными именами. Я назвал вам ваши имена, а вот мои: помните ли вы Луи Керчара, Франсуа Маньо, Поля Самбрена и Педро Лопеса?
— Очень хорошо помню.
— Все эти личности воплощаются в Томе Митчелле, вашем покорнейшем слуге, хотя, признаюсь, у него есть про запас еще много подобных имен, — сказал атаман с изящной, несколько иронической вежливостью.
— Сказать по чести, вы отлично исполняете вашу роль, и я ужасный дурак, что не узнал вас.
— Как можно…
— Ах, Боже мой! Гораздо лучше называть вещи своими именами. Мне много более непростительно, чем какому-либо новичку в деле, что я так попал впросак. После этого я заслуживаю, чтобы правительство, у которого я служу агентом, выгнало меня со службы за неспособность справляться со своими обязанностями, тогда как оно осыпает меня незаслуженными милостями, как человека, славящегося тонкостью своего ума. Но что делать! Надо сознаться, что я нашел наконец своего учителя. Вот вам моя рука, — продолжал он, подавая капитану руку. — Не будем поминать старое.
— Мне хотелось только доказать вам…
— Что я глупец, и вы имели полный успех, — перебил француз с добродушным смехом. — Впрочем, хоть это и могло бы уколоть мое самолюбие, однако я в восторге, что так вышло. Преграда разбита между нами, и теперь, надеюсь, мы хорошо поймем друг друга, тем более, что дела, приведшие меня к вам, совершенно в том же роде, как и первые, потребовавшие наших тесных отношений.
— В таком случае нам действительно легко будет понять друг друга.
— Не правда ли? Вот вам все дело в двух словах: революция во Франции окончилась под мощной рукой гениального человека, который силой своих способностей и патриотизма возвысился до вершин власти. Правительство опять входит в силу. Общество вздохнуло свободно, и французская нация снова заняла почетное место среди других народов, ниже которых она стоять не должна никогда. Кроме того, она имеет полное доверие к гению, который каждый свой шаг знаменует победой; она добровольно отдалась ему.