свечи и капнул им на лысину старика. Почувствовав на голове горячий жир, монах вскрикнул и проснулся; юнцы прыснули от смеха.
Вздохнув, Филип встал. Он подошел к молодому человеку сзади, схватил его за ухо и без церемоний потащил в южный придел. Эндрю оторвался от молитвенника и нахмурился — ничего предосудительного, по его мнению, не произошло.
Когда они были уже вне слышимости остальных монахов, Филип остановился, отпустил ухо юноши и строго произнес:
— Имя?
— Уильям Бови.
— И что за дьявол вселился в тебя во время торжественной мессы?
— Меня утомила служба, — угрюмо проговорил Уильям.
Филип всегда презирал роптавших на свою долю монахов.
— Утомила? — Он слегка повысил голос. — Что же такое ты сегодня сделал?
— Заутреня да месса среди ночи, потом перед завтраком, потом еще одна, потом занятия и теперь вот торжественная литургия, — дерзко ответил Уильям.
— А ел ли ты?
— Завтракал.
— И надеешься, что будешь обедать?
— Надеюсь.
— Большинство людей в твоем возрасте от зари до зари надрываются в поле, чтобы заработать себе на завтрак и обед, и, несмотря ни на что, они отдают часть своего хлеба тебе! Знаешь, почему они делают это?
— Знаю, — проговорил Уильям, глядя в землю и переступая с ноги на ногу.
— Говори же.
— Они делают это, потому что хотят, чтобы монахи молились за них.
— Верно. Трудолюбивые крестьяне дают тебе и хлеб, и мясо, и теплое жилье, а ты так утомился, что нет сил ради них спокойно отсидеть торжественную мессу!
— Извини, брат.
Филип пристально посмотрел на Уильяма. Большого вреда от него не было. Во всем виноваты старшие, которые смотрели сквозь пальцы на безобразное поведение молодых монахов в церкви.
— Если тебя утомляют службы, почему тогда ты стал монахом? — спокойно спросил Филип.
— Я у отца пятый сын.
Филип кивнул.
— И, без сомнения, он дал монастырю участок земли, чтобы тебя приняли?
— Да, целое хозяйство.
Обычная история: человек, у которого было слишком много сыновей, одного из них отдавал Богу, а чтобы Господь не отверг его дар, еще и присовокуплял часть своей собственности, достаточную для поддержания скромного бытия будущего монаха. По этой причине многие молодые люди, отдаваемые в монастырь, вовсе не были склонны к такой жизни и вели себя порой из рук вон плохо.
— А что, если тебя перевести отсюда в какой-нибудь скит или, скажем, в мою скромную обитель Святого-Иоанна-что-в-Лесу, где нужно много трудиться на воздухе и гораздо меньше времени молиться? Не кажется ли тебе, что тогда ты будешь относиться к службам с большим уважением?
Лицо Уильяма вспыхнуло.
— Да, брат, кажется.
— Что ж, я подумаю, что можно сделать. Но не слишком радуйся — возможно, нам придется подождать, пока у нас не будет нового приора, и уже его попросить о твоем переводе.
— Все равно благодарю тебя!
Служба закончилась, и монахи друг за другом начали покидать церковь. Филип приложил палец к губам, тем самым давая понять, что разговор окончен. Когда вереница монахов проследовала через южный придел, Филип и Уильям присоединились к процессии и вышли в крытую галерею, примыкающую к южной стороне нефа. Там строй монахов распался, и они стали разбредаться кто куда. Филип направился было на кухню, но ризничий преградил ему дорогу. Он стоял перед ним в агрессивной позе — расставив ноги, руки на бедрах.
— Брат Филип.
— Брат Эндрю, — отозвался Филип, недоумевая: «Что это он задумал?»
— Ты зачем сорвал торжественную мессу?
Филип был ошеломлен.
— Сорвал? — воскликнул Филип. — Юноша вел себя безобразно. Он…
— Я сам в состоянии разобраться с нарушителями дисциплины на моих службах! — повысил голос Эндрю. Расходившиеся монахи остановились, наблюдая за происходящей сценой.
Филип никак не мог понять, в чем причина всей этой суматохи. Обычно во время служб старшие братья следили за поведением молодых монахов и послушников, и вовсе не было такого правила, что делать это мог только ризничий.
— Но ты ведь не видел, что происходило… — заговорил Филип.
— А может, я видел, но решил разобраться с этим позже.
— В таком случае что же ты видел? — с вызовом спросил Филип.
— Как смеешь ты задавать мне вопросы?! — заорал Эндрю. Его красное лицо приобрело фиолетовый оттенок. — Ты всего лишь приор захудалой лесной обители, а я уже двенадцать лет здесь ризничий и буду вести соборные службы так, как считаю нужным, без помощи всяких там чужаков, которые к тому же вдвое младше меня!
Филип начал думать, что он действительно поступил неправильно, — в противном случае почему Эндрю так взбесился? Но сейчас важнее было прекратить этот ненужный спектакль, разыгранный перед другими монахами. Филип подавил в себе гордость, покорно склонил голову и, стиснув зубы, произнес:
— Признаю свою ошибку, брат, и смиренно прошу простить меня.
Эндрю был взвинчен и намеревался продолжать перебранку, так что