вход для прихожан. Осколки камней рухнувшей башни так и лежали, образуя кучу высотой в два человеческих роста.
Как и большинство церквей, Кингсбриджский собор был построен в форме креста. Его западная сторона служила основанием, в котором размещался главный неф. Перекладина креста состояла из двух боковых нефов — к югу и к северу от алтаря, что занимал всю восточную часть собора. Там главным образом и находились во время служб монахи. В самом дальнем конце алтаря покоились мощи святого Адольфа, поклониться которым приходили немногочисленные паломники.
Филип вошел в неф и взглянул на ряд закругленных арок и массивных колонн. Внутренний вид собора поверг его в еще большее уныние. Это было сырое мрачное здание, разрушавшееся буквально на глазах. Окна боковых приделов по обе стороны нефа выглядели словно щели в невероятно толстых стенах. Под крышей окна размером побольше освещали деревянный потолок, лишь показывая, как неумолимо тускнеют и исчезают изображенные на нем апостолы, святые и пророки. Несмотря на врывавшийся внутрь холодный воздух — стекол в окнах не было, слабый запах гниющих одежд отравлял атмосферу. Из дальнего конца церкви доносились звуки торжественной литургии. Монотонный голос произносил латинские фразы, подхватываемые нестройным хором. Филип направился к алтарю. Пол так и не был вымощен, и на голой земле в углах, где редко ступал крестьянский башмак или монашеская сандалия, зеленел мох. Резные спирали и каннелюры массивных колонн, высеченные зигзаги, украшавшие соединяющие их арки, когда-то были покрашены и покрыты позолотой, но сейчас от всего этого осталось лишь несколько чешуек сусального золота да отдельные пятна разноцветных красок. Раствор, скреплявший каменные блоки, крошился и сыпался, образуя на полу вдоль стен маленькие холмики. Филип почувствовал, как снова в нем закипает злость. Приходя сюда, люди должны испытывать благоговейный страх перед величием Всемогущего Господа Бога. Но крестьяне — люди практичные, привыкшие судить о вещах по их внешнему виду, и, глядя на эту убогость, наверняка подумают, что такой неряшливый и безразличный Бог едва ли прислушается к их страстным мольбам об отпущении грехов. В конце концов, крестьяне в поте лица своего работали на благо Церкви, и было просто возмутительно, что в награду за труды свои они получили этот осыпающийся мавзолеи.
Филип преклонил колена перед алтарем и на некоторое время замер, понимая, что даже праведный гнев не должен ожесточать сердце молящегося. Немного успокоившись, он поднялся и прошел за алтарную преграду.
Восточная часть церкви была разделена надвое: ближе к алтарю размещались хоры с деревянными скамьями, на которых во время служб сидели и стояли монахи, а дальше — святилище, где находилась гробница святого Адольфа. Филип хотел было уже занять место на хорах, но вдруг увидел гроб и застыл на месте.
Удивительно, что никто не предупредил его о смерти монаха. Правда, он разговаривал только с братом Полем, который был стар и малость рассеян, да с двумя конюхами, но им он и слова не дал вымолвить. Филип подошел к гробу и, заглянув в него, почувствовал, как замерло его сердце.
На смертном одре лежал приор Джеймс.
Раскрыв от неожиданности рот, Филип во все глаза смотрел на покойника. Теперь все должно измениться. Будет новый приор, новая надежда…
Однако это ликование по поводу смерти преподобного брата, пусть даже и во многом виноватого, было совершенно неуместным. Филип изобразил на лице скорбь и предался горестным мыслям. Он вспомнил, каким был приор в последние годы жизни — седым, сутулым старцем с худым лицом. Теперь его извечное выражение усталости, озабоченности и неудовольствия исчезло, и он казался успокоенным. Стоя подле гроба на коленях и читая молитву, Филип подумал, что, возможно, в последние годы жизни сердце старика терзалось под гнетом каких-то грехов, в коих он так и не покаялся: обиженная им женщина или зло, причиненное невинному человеку. Но, что бы там ни было, не стоит говорить об этом до дня Страшного суда.
Как ни старался Филип, мысли его постоянно обращались к будущему. Нерешительный, суетный, бесхребетный приор Джеймс безуспешно пытался удержать монастырь в своих немощных руках. Теперь здесь должен появиться кто-то новый, кто сможет наладить дисциплину среди обленившихся слуг, привести в порядок полуразвалившуюся церковь и прибрать к рукам собственность монастыря, превратив его в могучую силу, предназначенную для добрых деяний. Филип был слишком взволнован. Он встал и легкими шагами отошел от гроба, заняв свободное место на хорах.
Службу вел ризничий Эндрю из Йорка, раздражительный краснолицый монах, которого, казалось, вот-вот хватит апоплексический удар. В монастыре он отвечал за проведение служб, книги, святые мощи, церковное облачение и утварь и большую часть имущества собора. Под его началом были регент хора, обеспечивавший музыкальное сопровождение служб, и хранитель монастырских сокровищ, который следил за сохранностью разукрашенных драгоценными каменьями золотых и серебряных подсвечников, потиров и прочей утвари. Над ризничим не было других начальников, кроме самого приора да его помощника Ремигиуса, закадычного приятеля Эндрю.
Ризничий читал молитву обычным для него тоном с трудом сдерживаемой досады. Мысли Филипа были в смятении, когда он заметил, что вся служба проходит совсем не так, как подобало скорбному моменту. Он увидел, что несколько молодых монахов шумели, разговаривали и даже смеялись, подшучивая над старым наставником, который, сидя на своем месте, заснул. Эти монахи — а большинство из них совсем недавно сами были его учениками, и, наверное, на их спинах еще горели рубцы от его плетки — кидали в старика скатанные из грязи шарики. Каждый раз, когда комочек попадал ему в лицо, он вздрагивал и шевелился, но продолжал спать. Все это происходило на глазах у Эндрю. Филип оглянулся, ища монаха, в обязанности которого входило поддержание дисциплины. Но тот был на дальнем конце хоров; он увлеченно беседовал с другим монахом, не обращая внимания ни на службу, ни на поведение этих молодых людей.
Еще некоторое время Филип молча наблюдал. Он терпеть не мог подобные выходки. Один из монахов, симпатичный юноша на вид лет двадцати, с озорной ухмылкой, похоже, был заводилой. Филип видел, как он подхватил на кончик ножа растопленное сало горевшей