Разговор Грушин начал несколько странно. Дескать, директриса института подозревает его, Грушина, в том, что он содействовал появлению бумаги. Официальной бумаги, которая закрывала тему океанских течений и прекращала ее финансирование. Грушину это крайне неприятно. Он действительно в свое время возражал против этой темы, но теперь-то он ни сном ни духом…
— И чего же ты хочешь? — спросил Максим Исидорович. — Чтобы я сообщил твоей директорше, что ты к бумаге не имел отношения?
— Именно, Максим, именно! Дай ей понять это — ну, не прямо, конечно, а как-нибудь в косвенной форме… А то ведь мне житья в институте не будет!
Грушин выглядел взволнованным, глаза его бегали, в руках он крутил взятую с пиреевского стола японскую зажигалку. Максим Исидорович вспомнил, что Грушин многодетный, что он заядлый преферансист и, кажется, филателист, а все это занятия, требующие немалых расходов… а докторская степень ему не светит, пока не защитится он, Пиреев… И Максиму Исидоровичу захотелось утешить старого сотоварища.
— Будет, — сказал он решительно. — Все тебе будет, Ленечка. И довольно скоро. Дай-ка зажигалку. — Он закурил и окутался дымом. — Но сперва придется пересмотреть в твоем институте кое-какие вопросы.
— Что ты имеешь в виду?
Голубоватые линзы Пиреева в упор смотрели на Грушина.
— Давай, Леня, говорить начистоту.
— Давай, — сказал Грушин, часто моргая.
— Начистоту и строго конфиденциально. Так вот. Приходилось ли тебе слышать у себя в отделе или вообще в институте неприязненные отзывы обо мне… ну, ты понимаешь, в связи с помощью в подготовке диссертации?
— Нет, не слышал. По крайней мере, в моем присутствии…
— Послушай, Леня, я не настаиваю, чтобы ты непременно назвал кого-то. Но мы с тобой старые товарищи, и поэтому скажу без околичностей: в институте не все в порядке. От твоей искренности много зависит. В частности, и твое собственное будущее.
Грушин поискал, что бы ухватить. Не найдя ничего на пустой столешнице, он принялся поправлять и дергать галстук.
— Припоминаю, — сказал он тихо. — У меня в отделе работает иностранец-практикант, его зовут Ур. Впрочем, ты видел его в кабинете директрисы…
— Это тот, который на Джанавар-чае…
— Да, да! Однажды он при мне высказал… ну вот, неприязненный отзыв…
— Что именно?
— Ну… сомнения высказал относительно самостоятельности твоей…
— Ясно. — Пиреев побарабанил пальцами по столу.
— Он был не совсем трезв, когда говорил это, так что…
— Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, — усмехнулся Максим Исидорович. — Значит, выпивает он?
— Нет, я не замечал. У Селезневой был день рождения, распили всем отделом бутылку шампанского, и Ура немного развезло. Максим, я очень тебя прошу, чтобы наш разговор…
— Ясно, ясно, можешь не беспокоиться. Скажу и я тебе вполне откровенно: мне этот Ур кажется подозрительным. Откуда он прибыл, с какой целью?
— То есть как? — удивился Грушин. — Он приехал на практику из Румынии.
— Чепуха! Никто не знает, откуда он приехал… Ладно, оставим это.
— Максим, я просто поражен. Ведь Ур официально допущен ко всем нашим материалам…
— Придется вмешаться, дорогой мой. Придется вмешаться… Какие-нибудь странности в его поведении ты замечал?
Грушин наморщил лоб, добросовестно собираясь с мыслями.
— Особенного ничего не замечал… Но вообще-то говорят о нем всякое. Будто пьет он по-лошадиному. Воду, воду хлещет, ты не думай… О способностях его выдающихся говорят — он действительно превосходный физматик. Ну, что еще? Ходили слухи совсем уже дурацкие…
— Какие слухи?
— Даже рассказывать неприятно. До тебя не дошла байка о продавце из промтоварного магазинчика, который будто бы вдруг взлетел на воздух?
— Что-то такое слышал. Кажется, жена говорила. А что?
— Глупости, конечно, Максим, но пошел слух, будто продавца подвесил Ур.
— Как это подвесил?
— Да не стоит даже вникать в несусветности эти.
Помолчали. Потом Максим Исидорович закурил еще сигарету и сказал как бы про себя:
— Может, глупости. А может, не глупости. Массовый гипноз наукой признается…
Грушин стал прощаться. И опять пообещал ему Максим Исидорович, что все будет хорошо. Даже такую фразу бросил: «Осенью защитимся с тобой». Грушин ушел довольный, хотя глаза все еще были растерянные…
Между тем садовник Эльхан с большим знанием дела освежевал барана и приступил к разделке. Тут Максим Исидорович опять замечтался. Он чувствовал, что ухватил самое важное звено. Все более отчетливо вспоминал неприятное ощущение чьего-то неподвижного, тяжелого взгляда на себе во время защиты — и теперь уверился в том, что взгляд этот принадлежал Уру. Он сидел рядом с Селезневой, с этой ходячей статуей, и не сводил своих гляделок с него, Пиреева. А что, если он и впрямь гипнотизер? А?..
Пришедши к этой мысли, Максим Исидорович уже не дал ей угаснуть. И так и этак ее поворачивал и довел-таки до полной зрелости. Верно, верно было ухвачено вредоносное звено. За ним вся цепочка потянется. И гордячка Селезнева, и эта змея директриса. Все, все у него, у Пиреева, на крючке окажутся!
Он дождался, пока садовник Эльхан не покончил с практической бараньей анатомией. Жаль, не соберутся гости по вечерней прохладе, зазря такой богатый баран пропадет! Впрочем, пропадать ему нет резона. И Максим Исидорович распорядился заднюю ляжку и немного ребрышек оставить на шашлык. Остальное мясо Эльхан вынес за ворота и за каких-нибудь полтора часа распродал в розницу на соседних дачах.
А Максим Исидорович поехал в город. Побывал он в учреждении у Андрея Ивановича, потом посетил профессора Рыбакова. Уж день клонился к вечеру, когда Максим Исидорович заехал домой, захватил жену и сыновей (дочка замужняя отказалась от приглашения) и — прямиком, с ветерком на дачу.
И — вот он, шашлык. Максим Исидорович сам помог Эльхану нанизывать куски мяса на острые шампуры, сам ворочал их на мангале, надышался вдоволь терпким дымком, нагулял себе аппетиту. С соседних дач тоже тянуло шашлычным духом.
В это воскресное утро Нонна затеяла стирку. Бодрым голосом гудела в ванной стиральная машина. Только Нонна выключила ее и принялась полоскать дымящееся белье, как мать заглянула в ванную, позвала к телефону.
— Да, я… Здравствуй, Ур. — Нонна невольно потянулась свободной рукой к волосам, поправила прическу. — Да так, домашние дела. А что?.. Очень приятно, что ты хочешь меня видеть, но знаешь, давай попозже… Вечером не можешь? Ну, тогда не знаю прямо… Знаешь что? Приходи ко мне, пообедаем… — На миг у Нонны перехватило дыхание при мысли, что Ур откажется от приглашения, но Ур сразу согласился. — Вот и хорошо, сказала Нонна. — Значит, приходи часам к четырем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});