Читать интересную книгу Сочинения в двух томах. Том второй - Петр Северов

— Почему же вы с ним в такой конуре живете?

Лаврик поправил его:

— Не в конуре, а в каюте.

Проша подбоченился и подмигнул:

— У людей квартиры, а у вас каюта? Почему?..

Лаврик не обиделся:

— Ну и что ж, что каюта? Зато в нашей каюте весело А тебе опять завидно?

Другие ребята рассмеялись, а задира на этот раз первый предложил «перемирие». Тем не менее Лаврик серьезно призадумался над его обидными словами: действительно, почему старший над всеми матросами лихтера дедушка Елизар обитал в такой маленькой комнатушке? Он решил при первой же встрече спросить об этом деда, с нетерпением ждал его, дождался и… не спросил.

Все стало понятно Лаврику и без расспросов. И помогла ему в этом незнакомая женщина, по виду — важная и строгая, по обращению — добрая. Так у взрослых иногда случается, и Лаврик уже знал это, что вид и душа у иного — разные: бывает, что и голос нежен, и в глазах ласка, но человек холоден и чужд, а другой, смотришь, суров и грозен, но внимателен и отзывчив.

На Матросской слободке люди жили в тесном соседстве и отлично знали друг друга десятилетиями. Приезжего человека здесь тотчас же замечали. Заметили, конечно, и эту женщину, которая неторопливо ходила узкими переулками, что-то высматривала и подсчитывала, заворачивала во дворы, здоровалась с хозяевами, но ни о чем их не спрашивала, только делала на ходу какие-то записи в большой толстой тетради.

Ее встречали по-разному, кто настороженно, кто с любопытством, а Елизар Саввич, выслушав разные догадки соседей, прозорливо заключил:

— Видимо, быть на Слободке переменам. И то, поглядите, какой громадина порт у нас вымахал, а места ему все равно мало, и суда простаивают на рейде. Значит, придется потесниться нашей Слободке.

Женщина явилась на Слободку и на следующий день и спокойно продолжала свои непонятные занятия, когда, возвращаясь с лихтера домой, Елизар Саввич встретился с ней у своей калитки.

Человек воспитанный, боцман мягко поздоровался, дотронувшись до козырька фуражки, и хотел было уступить ей дорогу, но с женщиной произошло нечто странное: она словно бы оступилась, ойкнула и замерла на месте.

— Вы?! Постойте… Я узнала вас… Да, это вы… вы!

— Отказываться не собираюсь, — спокойно отвечал боцман. — Это действительно я. Только что же тут особенного?

Губы ее дрожали, тонкая бровь удивленно надломилась, большие серые глаза смотрели восхищенно.

— Вы спрашиваете… Как, что особенного? Вы спасли меня!

Тут Елизар Саввич несколько опешил, хотя и постарался держаться невозмутимо: женщина явно ошиблась, и нужна была какая-то минута, чтобы она уяснила свою ошибку и успокоилась.

— Мне это занятно слышать, уважаемая, — сказал он, протягивая руку Лаврику, который выбежал за калитку и застыл в недоумении. — Ну, здорово, Лаврушка! Видишь, незнакомая тетя ошиблась, приняла твоего деда за героя…

Он уже хотел пройти в калитку, но лицо женщины, когда-то, наверное, прекрасное, было так взволнованно, что Елизар Саввич невольно помедлил: он подумал, возможно, с этой ошибкой в жизни незнакомки было связано нечто серьезное.

Потом он и сам поразился той редкостной встрече. Все же удивительны тайны памяти. Женщина запомнила его с того давнего часа, когда при обороне Керчи, в один из самых тяжелых дней битвы, командуя буксирным катером, Елизар Саввич переправлял на таманскую сторону солдат с затонувшей баржи. До десятка воинов подобрал он с товарищами из бурлящей соленой купели и, помнилось, вытащил на полубак, схватив за косу, молоденькую раненую санитарку. Она уже совсем обессилела, но оставалась при сознании и почему-то допытывалась:

— Как тебя зовут, моряк? Ну, пожалуйста, очень прошу тебя… скажи! Я не забуду, никогда не забуду… Мне это нужно, добрый товарищ, для памяти, — назови же свое имя!

Боцман назвал свою фамилию, имя и отчество, лишь бы раненая успокоилась. Он знал, что в минуты нервного срыва иному бойцу достаточно одного спокойного слова, чтобы он опять собрался. Видимо, так было и с молоденькой санитаркой. А положение на малом суденышке сложилось тогда критическое: две береговых артиллерийских батареи противника сосредоточили на нем огонь, и, оценивая обстановку, боцман почти не надеялся вырваться из той кутерьмы.

Позже он и сам удивлялся, как ему везло, снаряды, урча, зарывались то под кормой катера, то у самого борта, обдавая судно шквалами водяной пыли, хлопьями пены, шумной и хлесткой круговертью дождя. Они вырвались из-под обстрела невредимыми, передали раненых на берег и снова ушли на задание. И многие из тех счастливо спасенных постепенно забылись, а другие умерли от ран, но санитарка выжила и, оказывается, помнила его. Больше того, надеялась встретить. И встретила, и узнала.

— Благодарствую за добрую память, — от души сказал ей Елизар Саввич. — Много воды утекло, и то, что пережито, — не забыто. Все же, замечу откровенно, я первый вас не узнал бы.

Она невесело улыбнулась:

— Мне было восемнадцать, а теперь сорок семь…

Они помолчали. Потом он сказал:

— Я и сам в другой раз на свою прежнюю карточку гляну и вроде бы не узнаю. Что ж, время — оно и камни шлифует… А вы, любопытствую, по каким у нас делам?

Женщина сделала шаг к Лаврику и легким движением руки пригладила его жесткую челку:

— Внучек у вас, вижу, паренек бойкий и собранный. Вон как насторожился. Ох, и любит же деда! А дела у меня, конечно, добрые, мы с вами и под Керчью за добрые дела сражались и теперь свою линию продолжаем. Значит, такие мы и есть. Я строю жилые дома, вокзалы, магазины, клубы… Вот и здесь осматриваю площадку.

— Серьезная амплитуда! — с почтительностью отметил боцман. — Видимо, не просто по высоким сферам шагать? Что ж, очень рад пригласить в мои хоромы… Правда, хорома у меня с Лавриком одна, но изба красна не углами — пирогами.

Пирогов у Елизара Саввича в «каюте», конечно, не оказалось, однако он проявил хозяйственную расторопность, и уже через несколько минут на сковородке шипела аппетитная глазунья, поблескивал жиром отборный вяленый рыбец и празднично возвышался старинный семейный графин, долговечный свидетель торжественных оказий, полный темного берлинского вина.

Не пропустили события и соседи — заглянул один… другой… третий, потом кто-то из них быстренько доставил «подкрепление», и получился вполне достаточный, а главное — веселый ужин.

В ходе дружеского разговора, когда уже вспомнили о трудных, ставших давними, боевых делах под Керчью и коснулись дальнейших, тоже нелегких житейских дорог, Елизар Саввич обратился к Елене Михайловне (так звали гостью) с вопросом, который еще в минуту встречи заинтересовал его и даже немного обеспокоил.

— Дело ваше крупного калибра и большой мозговитости, — сказал он. — И, понятно, большая задача большого простора требует. А где тут, на Слободке, такой простор, если похожа она, как люди говорят, на муравейник? Между тем вы, помнится, сказали, будто площадку высматриваете?

— Верно, — беззаботно подтвердила гостья. — И здесь, прежде, чем строить, придется сносить.

Все за столом притихли, а Елизар Саввич спросил негромко:

— Стало быть, часть нашей Слободки… долой?

Женщина кивнула и улыбнулась.

— А что тут по частям размеривать? Все эти завалюшки, всю гниль — под метлу!

Некоторое время все молчали, и Лаврик приметил, что веселое лицо Елены Михайловны сделалось серьезным, даже строгим. Сложив на столе тяжелые, узловатые руки, Елизар Саввич хрустнул пальцами.

— Это просто сказать… «под метлу».

Голос Елены Михайловны стал словно бы глуше, а глаза темнее.

— Что, вам жаль этой разнесчастной Слободки?

— Я здесь родился, — сказал Елизар Саввич.

Она спокойно смотрела ему в лицо.

— Я родилась на Собачеевке, в землянке. Был в старой Горловке такой район землянок и лачуг. Когда ее убирали, я плакала… и многие плакали…

Боцман тихо вздохнул:

— То-то!

— От радости, — сказала Елена Михайловна.

Соседи беспокойно передвинулись у стола, а Елизар Саввич крякнул и заметил неопределенно:

— С одной стороны, оно, может, и верно, а все-таки разница имеется.

Она с готовностью согласилась:

— Безусловно, имеется. Горловка — в глубинке, а вы рядом с портом, у всего мира на виду. Шутка ли, ворота Донбасса! И к чему, скажите, у этих внушительных ворот куча глины да мусора?

— Позволено будет заметить, — откликнулся молчаливый Стратон Петрович, — здесь у нас не только глина и мусор. Здесь — люди.

— Ради них мы и уберем мусор, — спокойно сказала гостья.

Он почему-то развеселился:

— А нас куда же… в новые дома?

— И все это произойдет быстрее, чем вы ожидаете.

— Что на это скажешь? — усмехнулся Стратон Петрович, доливая стаканы. — Ничего на это не скажешь. Хорошие слова!