— Ты что это голая ходишь?
Ее детские трусики злили его:
— Безобразие, физкультурницы! Ходят все голые!
«Он вынес из своей комнаты две свои нижние рубашки из батиста и дал няне:
— Вот, сшейте ей сами шаровары, чтобы закрывали колени; а платье должно быть ниже колен!
— Папа, — взмолилась я, — да ведь так сейчас никто не носит!
Но это был для него совсем не резон. И мне сшили дурацкие длинные шаровары и длинное платье, закрывавшее коленки, — и все это я надевала, только идя к отцу. Потом я постепенно укорачивала платье — он не замечал, потому что ему было уже совсем не до того. И вскоре я вернулась к обычной одежде«.
Сталин придирался к тому, что она носит летом носки, а не чулки: «Ходишь опять с голыми коленками». Он требовал, чтобы платья были не в талию, а широким балдахином. Алексей Аджубей, зять Хрущева и сын знаменитой московской портнихи Нины Матвеевны Гупало, вспоминал, как Сталин, недовольный туалетами дочери, кажущимися ему нескромными, сказал ей:
— Сними это. Носи то, что шьет Гупало.
Сталин сдирал с дочери берет:
— Что это за блин? Не можешь завести себе шляпы получше?
Светлану удивляло такое отношение к себе отца. Она пыталась объяснить это тем, что его раздражает ее непохожесть на маму, спортивность типа. Она считала — ему чего-то не хватало в ее внешности.
Думаю, с ним как раз тогда и происходил перелом отношения от дочери-ребенка к дочери-девушке. Его раздражала, бесила ее самость, ее самостоятельность, ее все возрастающее чувство свободы от него.
«Еще немного, и она влюбится в какого-нибудь негодяя вроде меня или еще хуже и вся будет принадлежать ему — мне места в ее жизни не останется». — Так он мог думать, так думают многие отцы…
В мае 1941 года, накануне войны, она написала ему очередное шуточное послание, какими они перебрасывались с нею не один год:
«Мой дорогой секретаришка. Спешу Вас уведомить, что Ваша хозяйка написала сочинение на „отлично“. Таким образом, первое испытание сдано, завтра сдаю второе. Кушайте и пейте на здоровье. Целую крепко папочку 1000 раз. Секретарям привет. Хозяйка». На этом письме Сталин оставил резолюцию: «Приветствуем нашу хозяйку. За секретаришек — папка И.Сталин».
Трогательные отношения в канцелярском стиле.
В детстве она была светла и открыта. Ее подружка Марфа, хорошенькая и добрая девочка, почти ровесница Светланы, сидела с нею за одной партой в привилегированной школе:
«Светлана училась прекрасно, а я плохо, она помогала мне. Летом как-то вместе отдыхали в Крыму и на сталинской даче. Обе были сорвиголовы. По крышам лазили. На велосипедах гоняли. Решили в шторм искупаться в море. Вернулись побитые камнями, все в синяках. Прятались от охранников».
Пришла война, и изменилось все.
* * *
Говорит Марфа:
«Когда Вася Сталин взял меня в свой самолет, чтобы привезти к Светлане в Куйбышев во время войны, я наконец-то добралась до Куйбышева. Вася потом снова явился со своим самолетом, мы на этом самолете вместе летали над городом, пикировали. Светлана садилась за штурвал.
Там, в Куйбышеве, она рассказала мне, что случайно нашла американский журнал со статьей о ее матери и теперь знает правду: мама умерла не от аппендицита — она застрелилась. И тогда она написала стихотворение о том, как пришла на кладбище и увидела идущую ей навстречу ожившую скульптуру матери.
Эти стихи произвели на меня очень сильное впечатление. Тогда же Светлана читала мне свой, как мне показалось, замечательный рассказ «Перегонки», о лихом водителе, который хотел обогнать поезд, — обогнал, но погиб.
Пока мы учились в школе, Светлана была нормальная симпатичная девчонка, все ее любили.
Мы дружили так, что иногда угадывали мысли и однажды даже видели одинаковый сон: вместе в вагоне ехали на юг, я просыпаюсь и говорю Светлане:
— Мне снился странный сон, будто я должна тебе что-то сказать, но не могу, немая.
Она то же самое видела во сне.
У нее было сильно развито предчувствие. Видит сон: большое гнездо, в нем орел с птенцами, и орел выбрасывает птенцов из гнезда.
— Это о Яше. Что-то случилось с ним, — говорит мне Светлана.
Вскоре стало известно, что Яша попал в плен.
Наша дружба изменилась, когда начались первые влюбленности: Светлана замкнулась и перестала со мной делиться. Одно время мне казалось, что она влюблена в Серго Берия и выйдет за него замуж«.
Это казалось не только Марфе Максимовне. Кира Павловна Аллилуева рассказывает:
«В сорок втором году в Свердловск, куда была эвакуирована наша семья, вдруг прилетела Светлана. Она привела нас в семью Берия. Они тоже жили в Свердловске. Я в первый и последний раз видела Нину Теймуразовну — милая, гостеприимная женщина, рыжеволосая мингрелка. Сын ее Серго — красавец мальчик. Светлана улетела. Мы в семье пообсуждали и пришли к выводу, что она прилетала повидаться с Серго».
* * *
Идет война, а девочка свободно перелетает из Куйбышева в Москву, из Куйбышева в Свердловск — навещает друзей и родственников. Ничего удивительного — царевна.
Ей можно то, чего нельзя никому.
Ей нельзя того, что можно всем: ходить по улицам без охраны. И еще многого.
Думаю, вероятность брака Серго-Светлана прокручивалась не только в головах родственников и знакомых, но и в государственном мозгу Берия, а также в красивой головке его жены Нины Теймуразовны, матери Серго.
Берия с женой могли хотеть: такой брак — явное укрепление позиций Лаврентия Павловича, но с другой стороны, близость к вождю опасна — Сталин непредсказуем.
Сталин, похоже, вообще не думал ни о чем подобном.
Но человек предполагает, а Бог располагает, к тому же и сердцу не прикажешь: судьбы кремлевских детей часто поворачивались вопреки воле родителей.
* * *
О, воздух времени, где царевна ощутила себя готовой к любви и счастью!
Сороковые! Война в эпицентре, но близится поражение захватчиков!
Москва, не сдавшаяся врагу, живет в предчувствиях. Все чего-то ждут.
Голос Левитана торжественно-бархатен: «Наши войска освободили город…»
С афиш кинотеатров улыбаются Людмила Целиковская и Валентина Серова — звезды советского кино. Во всех домах, на всех устах стихи — любовные заклинания поэта Симонова, посвященные Серовой:
Жди меня и я вернусь,всем смертям назло,кто не ждал меня, тот пустьскажет — «Повезло!»Не понять не ждавшим им,что среди огня,ожиданием своимты спасла меня.
А рядом другое… Разорванность сознания кремлевских детей между их спецжизнью и обычной жизнью усугубляется появлением отблесков третьей жизни — куда более шикарной и свободной, чем спецжизнь, — загнивающей, капиталистической, возникшей вместе с появлением союзников на арене войны. Спецжизнь меркнет и тускнеет перед нею. Тем более обычная жизнь.