защищать их от влияния зла, а там, где оно уже проросло, вырвать его вместе с корнями с лица земли.
Мы слышали свидетельства против обвиняемой. Установлено, что господин Милберн был до смерти затоптан своими коровами. Ни один из свидетелей смерти Джона Милберна не дал показаний, позволяющих заключить, что обвиняемая произносила какие-либо заклинания, чтобы заставить животных вести себя подобным образом.
Вместо этого Дэниел Киркби описал, что животных истязала ворона и тем самым привела их в бешенство. Мы знаем, что вороны распространены в этих краях и что они могут нападать на других животных и даже на людей.
Обвиняемой не дали прикоснуться к телу, поэтому мы не знаем, пошла ли бы кровь или нет. Суд, при содействии достопочтенного доктора Смитсона, проверил тело обвиняемой на наличие ведьминских меток.
Меток не обнаружено.
Выслушав эти показания, я прошу присяжных вынести свой вердикт, помня о долге перед Господом нашим и своей совестью.
Когда встал главный присяжный, в суде воцарилась тишина. У меня перехватило дыхание. Неважно, что сказал судья. Я уже видела виселицу. Уже чувствовала петлю на своей шее. Я подумала о всех тех женщинах, которых предали смерти до меня, о судьбе, от которой мама пыталась меня уберечь. О женщинах Норт-Берика. И холма Пендл. Скоро я присоединюсь к ним. Я была уверена в этом.
– По обвинению в убийстве с помощью колдовства, – сказал он, – мы признаем подсудимую… невиновной.
Я будто парила. Будто спала. Я слышала недовольный ропот зрителей, но он доносился будто бы издалека. Мое тело было невесомым, словно я находилась в воде. Я нашла глазами Грейс. Рядом с ней Уильям Меткалф уронил голову на руки. Поэтому он не увидел этого. Не увидел, как Грейс посмотрела на меня. Не увидел выражения ее лица.
29
Вайолет
После отъезда Фредерика Вайолет дни напролет проводила в своей комнате.
– Влюбилась, – однажды утром сказала няня Меткалф Грэму, который пришел к Вайолет спросить, не видела ли она его учебник по биологии.
– В кого бы? – зашипел Грэм. А затем громко добавил, чтобы Вайолет наверняка услышала: – Сто тысяч чертей, Вайолет, только не ты.
Позже в тот же день он просунул под ее дверь записку, которая гласила: «Забудь этого старого козла. Ты не лучше Отца, оба скучаете по этому подлизе».
Вайолет ничего не написала в ответ.
Она решила, что будет легче забыть все, что произошло в лесу, если она никогда никому об этом не расскажет. Но оказалось, что нет. По ночам ей снился Фредерик, он проникал в нее, а деревья шумели над ее головой, вращаясь по кругу. Как будто он оставил в ее мозгу спору самого себя, и теперь она размножалась и распространялась по ее нейронам. Она чувствовала себя инфицированной. Она вспомнила, как вытекала из нее липкая субстанция, оставленная Фредериком.
Именно о ней она хотела забыть больше всего. Но всякий раз при мысли об этой субстанции что-то царапало ее мозг, пытаясь сформировать связь. Это липкое вещество напомнило ей слово, которое она вычитала в учебнике Грэма по биологии. Сперматофор. Такая субстанция, с помощью которой самцы насекомых оплодотворяли яйца самок. Вайолет не хотела развивать эту мысль. Она не смогла заставить себя найти раздел учебника, в котором это излагалось: поэтому она спрятала учебник под матрас вместе с испачканным нижним бельем и колготками.
Большую часть времени Вайолет лежала, завернувшись в одеяла, и ей было довольно холодно, хотя уже миновал день летнего солнцестояния. Она чувствовала себя не в своей тарелке – комната продолжала кружиться, даже когда ей не снились кошмары, а руки и ноги, казалось, были налиты свинцом. Ей постоянно хотелось принять ванну, чтобы содрать с себя испорченную кожу в надежде найти под ней новый, чистый слой.
Она не перестала слышать по-настоящему: скворцов по утрам, стрекот сверчков по вечерам. Но в окружавших ее звуках звучала новая грань – боль, которой она раньше не замечала: совенок, потерявший маму, летучая мышь, оплакивающая сломанное крыло, пчела в предсмертной агонии.
Иногда все это казалось невыносимым: страдание, разлитое в воздухе, давило на нее, словно гравитация. Ей казалось, будто искра ушла из жизни, как будто сгнило раздавленное яблоко.
Поначалу Вайолет удавалось черпать утешение в маминых вещах. Пестрые шелковые пряди пера Морг, медальон с изящной буквой «В», крошечный ключик, который годами прятался в нем. Но что отпирал этот ключ? В Ортоне больше не было запертых комнат. Вайолет начала размышлять, не солгал ли Фредерик насчет ее мамы – насчет отчаявшейся женщины с бледным лицом, которую требовалось запирать. Она бы почти поверила в то, что он солгал, если бы не слово, выцарапанное на стене. Вейворд.
Однажды ночью, когда Ортон затих и только мыши шуршали в стенах, она присела рядом с надписью, размышляя, не этим ли ключом мама ее выцарапала? Ей было невыносимо горько представлять маму такой. И она отчаянно попыталась вызвать в памяти воспоминания, навеянные платочком: запах лаванды, водопад темных волос, уютные объятия… иногда Вайолет казалось, что она вспоминает Морг, оценивающую ее блестящей бусинкой глáза…
Она даже не знала, где похоронена ее мать. Когда Вайолет была младше, она вечерами бродила по парку рядом со старой часовней, которой больше не пользовались, внимательно изучая покосившиеся надгробия. Стоя на коленях на холодной земле, она аккуратно счищала зеленые нити лишайника, но безрезультатно. Все могилы принадлежали давно почившим Эйрсам: даже самые последние провели в земле уже больше века.
Наверное, ее похоронили на деревенском кладбище. Ведь она была оттуда родом? Вайолет думала сбежать, добраться до Кроус-Бек и поискать могилу мамы там. Но чем это поможет? Она все равно не оживет.
А Вайолет все равно останется одна. Один на один с тем, что случилось тогда в лесу.
Был только один способ избавиться от скверны Фредерика в ее душе, ее теле. Во всем ее существе.
Вайолет сама не знала, верила ли она в рай или ад (но она сомневалась, что ее бы пустили в первый после того, как Фредерик так запятнал ее). Кроме того, она любила науку. Она знала, что когда умрет, ее тело будет разлагаться – станет пищей для червяков и насекомых, а потом обеспечит питательными веществами растения над землей, поддерживающие всю жизнь. Она подумала о своем буке. Ей бы хотелось, чтобы ее похоронили под ним, и она послужила бы для него источником пищи. И пока дерево питалось бы от нее, она бы чувствовала… ничего