чувствах.
Канна шептала: «За что?» Поначалу мне казалось, что гнев Канны направлен на Коидзуми или ее отца, но в этой истории больше всего меня напугал совсем другой человек. Она хотела получать деньги, поэтому отец сказал ей больше не появляться на уроках… Похоже, Канна понятия не имела, что именно так мать объяснила ее нежелание позировать.
Патологическая лгунья… Кого на самом деле следует так назвать?
– Мне жаль, что я заставила Канну вновь пережить болезненные воспоминания. Но надеюсь, теперь она наконец сможет рассказать о себе всю правду. Хотя какое-то время у нее еще могут быть сильные перепады настроения…
– Понял, – Касё утвердительно кивнул. – Можешь не волноваться.
Садясь в такси, я вновь поблагодарила его. Он наклонился ко мне. Солнечный свет превращал фигуру Касё в темный силуэт, и, хотя я едва могла разглядеть его лицо, мне показалось, что никогда прежде он не был таким участливым. Уже сидя в машине, я еще долго не могла полностью прийти в себя. Только что я стала свидетелем конца долгого забвения Канны.
Дверь клиники приоткрылась. Резко стало тяжело дышать, будто через щель на улицу выскользнул весь кислород. Риса, которая шла по коридору, провожая одного из клиентов, остановилась. Ее тень на полу в районе головы сливалась с длинной тенью Касё. Я сделала несколько шагов и окликнула его. Он моргнул, наши взгляды встретились; воздух вокруг будто завибрировал.
– Проходи.
– Спасибо, – кивнул Касё и зашел в мой приемный кабинет.
Я закрыла дверь, и мы сели на диваны друг напротив друга. Зрение и слух обострились и начали выхватывать из пространства отдельные детали: белые жалюзи, горшки с цветами у окна, выключенный компьютер, тропические рыбки в аквариуме, шум насоса. Я налила Касё чай. Он сделал глоток и поднял на меня глаза.
– Она призналась, что не собиралась убивать отца.
– Канна?
Он кивнул.
– Сказать тебе честно?
– Честно? – тихо переспросила я.
Мы ведь проделали такой большой путь, чтобы услышать от Канны это признание.
– Понимаешь, для дела это не очень хорошо. Если сейчас Канна поменяет показания, то судьи и присяжные, скорее всего, отнесутся к ее словам с недоверием, – пояснил Касё.
– То есть… мне не стоило на нее так давить?..
Он вдруг улыбнулся.
– Было бы хуже, если б мы до сих пор не знали, что случилось на самом деле. «Я не собиралась убивать отца, поэтому считаю выдвинутое мне обвинение несправедливым», – не думал, что Канна станет такой уверенной. Конечно, самое важное – это исход дела. Но если она признается в убийстве, которое не совершала, то, как бы сильно ей ни сократили срок, чувство несправедливости и воспоминание о том, что ее заставили согласиться с ложным обвинением, будут преследовать Канну до самой смерти. Даже не знаю, что лучше: дольше сидеть в тюрьме или предать себя. Я постараюсь добиться такого приговора, с которым Канна будет согласна. Но у нас очень мало времени. Нужно сосредоточиться на подготовке к слушанию, поэтому я хочу попросить тебя больше не навещать Канну и доверить все нам.
– Хорошо. Я поняла.
Я вспомнила, как Касё однажды процитировал Гамона, и сказала:
– Не только Гамон… я тоже рада, что ты стал юристом.
Когда мы только познакомились, я была восхищена умением Касё найти выход из любой ситуации.
– Спасибо. Кстати, насчет Коидзуми. Даже если он выступит свидетелем, суд, скорее всего, посчитает, что его показания не относятся к делу, и не станет их рассматривать. Но можно попробовать предоставить дневник для переписки в качестве доказательства.
Касё рассказал, что связался с Кёко на следующий день после моего последнего визита в СИЗО. Она принесла дневник, который Канна доверила ей как своей самой близкой и преданной подруге. Они встретились, когда Кёко возвращалась домой после пар. Она протянула Касё коричневый конверт, на котором было написано: «Не открывать! Если откроешь, мы больше не друзья!» Прочитав это по-детски наивное предупреждение, Касё стушевался, а Кёко очень серьезно произнесла:
– Если б я открыла этот конверт раньше, может быть, Канна не убила бы отца.
Касё, вдруг спохватившись, спросил:
– Кстати! Одну вещь я никак не могу понять, может, из-за того, что я мужчина. Почему, когда Коидзуми пытался выставить Канну из дома, она сказала: «У меня это не в первый раз»?
– Это только мое предположение, но… Я думаю, она очень испугалась снова остаться одна, когда утром Коидзуми велел ей уходить. Возможно, она решила, что если удовлетворит его желания, то взамен сможет получить от него то, в чем сама нуждалась.
– А в чем она нуждалась?
– Наверное, в любви? Которой не дали ей родители.
– В любви, значит… – повторил Касё.
– В детстве любую девочку окружает множество ложных идолов. Кто-то не справляется и совершает самоубийство, другие продолжают жить, разбираются со своими травмами, встречают любовь и в ней находят исцеление. И Канна, потерпи она еще немного, могла бы сбежать от родителей или…
– Ясно, – проворчал Касё, скрестив руки на груди.
Повисла неловкая пауза. Я некоторое время колебалась, а когда решила, что этот непростой разговор все же нужно продолжить, Касё первым прервал молчание:
– Да я все понимаю, – буркнул он.
Я удивленно моргнула. Он сконфуженно почесал лоб и продолжил:
– И то, что тогда давно, когда мы были студентами, я сделал тебе больно, тоже понимаю. Я, конечно, был еще совсем молодым и глупым, но все равно ни одной другой девушке не сказал бы такого. Наверное, я думал, ты просто посмеешься и не станешь держать на меня зла. Я поступил по-детски.
Я покачала головой:
– Наоборот, это я сделала тебе больно. Потом я очень пожалела о своих словах.
– Надо же.
– Но… – мой голос предательски дрогнул: – Я так и не смогла заставить себя признаться тебе в этом.
– Я тоже. Прости, – Касё смотрел мне прямо в глаза.
Смахивая выступившие слезы, я ответила:
– Это ты прости, что я сказала тебе такое…
Какое-то время он напряженно молчал.
– Знаешь, я сам так до конца и не понял, почему в тот раз, у тебя дома, у меня ничего не получилось.
Я закрыла глаза. Предположение, которое появилось у меня в тот единственный раз, когда я навещала маму Касё в больнице… Я долго держала его при себе.
– Скажи, а твоя мама… она всегда была очень худой?
Касё молчал, застигнутый моим вопросом врасплох. Наконец он выдавил из себя:
– Ага.
– Может, в этом все дело? Может, ты невольно испугался, увидев меня без одежды, потому что у меня и твоей мамы похожее телосложение? Ты же всегда предпочитал женщин с формами. Взять ту же Юкари.
Касё изумленно смотрел на меня.
– Не думал, что мы будем обсуждать такое… – пробормотал он.
– Не волнуйся, ты ведь в кабинете психолога. Здесь я не твоя старая знакомая, а специалист, который хочет тебе помочь.
Касё кивнул:
– Вот как? Понятно… Спасибо.
Когда он ушел, я поудобнее устроилась на диване и ненадолго заснула. Ровно как десять лет назад, когда сама