Читать интересную книгу Вместе во имя жизни (сборник рассказов) - Юлиус Фучик

— Полезу один, — решил я.

Люди стали возражать. В конце концов один из молодых пошел со мной. Остальные стали сносить наше барахло к шахтному колодцу. На онемевшего металлиста никто не обращал внимания.

На ближайшую выемку я вышел по лестнице и стал медленно подниматься. Параллельно с колодцем, где курсируют подъемные клети, тянется вертикальный ход; до самой поверхности земли ход этот состоит из лестниц и выемок в земле: лестница — выемка, снова лестница — снова выемка. Выемка крохотная, едва на ней повернешься. Отмахаешь двадцать — тридцать ступенек — и снова на твердой земле. А потом снова лестница, и снова выемка. И так повторяется сто, двести метров. Страшно медленно сокращается расстояние. Но сейчас я этого не ощущаю. Преодолеваю лестницу за лестницей, будто мне двадцать лет. Я не чувствую усталости. Наоборот, испытываю облегчение, когда вижу, что впереди отрезок пути не разрушен и все лестницы целы. Чем выше я поднимаюсь, тем радостнее становится на душе. Молодой шахтер чувствует то же, что и я, и, когда мы сходимся, он пытается завести со мной разговор. Но я не отвечаю. Вскоре и он замолкает, будто ему вставили кляп. Он мужественно карабкается за мной по ступенькам, время от времени постукивая о них фонарем. «Только вверх, парень, — говорю я про себя. — Господь бог милостив к таким грешникам, как мы с тобой. Может, он сотворил чудо, и фарунг там, наверху, цел и невредим. Это действительно было бы настоящее чудо».

— Чудо, чудо, — шепчу я сухими губами, потому что сердце у меня начинает пошаливать. И от переполняющих меня надежд, и просто от карабканья — мне ведь пять десятков, не два. Но больше всего оттого, что над нами вдруг забрезжил свет.

Конечно, это не был свет в собственном смысле слова, но оба мы явно видели, что с каждой ступенькой становится светлее. Только в этом было что-то подозрительное. Я стал неторопливо карабкаться, поминутно оглядываясь по сторонам. Шахта взорвана, в этом я уверен. Стены наземных сооружений обрушились, и умирающий день заглядывает внутрь шахты. Только заглядывает. Сможем ли мы его увидеть?! Страшно подумать — до поверхности всего пятьдесят метров, а ты вынужден висеть между жизнью и смертью. Пятьдесят метров! Преодолеем их — и мы спасены, мы живем, мы ходим по земле, радуемся, спим, разговариваем. Только вверх, парень, только вверх, и будь внимателен, потому что мы уже близко к свету и каждую минуту на нас может свалиться либо часть разрушенной стены, либо какая-нибудь балка.

Я остановился. Поднимающийся за мной шахтер ударился головой о мои каблуки. Лестница становится сырой. Вода непрерывно капает. А еще выше лестница обледенела.

— Будь внимателен — на перекладинах лед, — бурчу я тому, кто подо мной.

Лед намерзает. На две перекладины выше — и их уже не обхватишь руками. Пальцы прилипают и тут же соскальзывают, немеют от холода. А вода капает, капает на руки, стекает по ладоням в рукава пальто. Но мы неуклонно поднимаемся. Путь сокращается медленно, потому что приходится осторожнее хвататься руками и внимательнее высматривать место для ног. «Надо было бы взять топор», — подумал я. Тяжелая это будет работа — стоя в таком положении, прокладывать себе путь сквозь ледяную преграду. А лед на перекладинах становится все толще и толще. В некоторых местах едва можно просунуть ногу между перекладинами. Я горестно улыбаюсь, ибо знаю: еще две-три лестницы — и лед покроет их сплошной стеной. И там будет конец пути. Дальнейшую дорогу мы должны будем пробивать топорами. Это не страшно, если только мы еще сможем что-нибудь делать. С трудом мы добираемся до следующего этажа-выемки. Дальше без топора лезть бесполезно. Мы стоим, отдыхаем и пытаемся рассмотреть, что же над нами. Я все прекрасно вижу. Молодой шахтер, стоящий подо мной, тоже все видит. Я вижу лучше, но не хочу объяснять наше положение.

— Нужен топор! Э-ге-гей! — кричу я вниз, в шахту.

— Э-ге-гей! — отзываются снизу.

— Поднимайтесь! Берите топоры!

— Э-ге-гей!

— Э-ге-гей!

Сверху капает вода и что-то воет, будто вихрь, будто Мелузина, придавленная бревном. Может, и в самом деле наверху ветрище, может, Мелузина поет нам погребальный псалом.

Молодой шахтер пытается встать на лестницу. Я утираю пот. А вместе с тем холод пронизывает меня насквозь, И только капает вода то здесь, то там; кажется, пошел снег, а буря распевает, как на свадьбе у черта. Знать бы, что там, наверху. Может быть, пушки допели свои песни и минометы перестали сеять огненный стальной донедь. Кто отступает? Кто наступает?

— Э-ге-гей! — слышится снизу.

— Э-ге-гей! — отвечаем мы.

— Идем!..

6

Пятьдесят метров — страшное расстояние, если проходить этот путь так, как проходили мы, но особенно страшны последние тридцать метров, которые нам еще предстоит одолеть.

Все благополучно добрались до нас. Даже металлист вскарабкался весь в поту. Пришлось только двоим привязать его к себе, чтобы он не сорвался. С ним будет труднее всего, потому что он и речь потерял, и центр равновесия у него, кажется, нарушен. Пока все мы теснимся на узенькой выемке, один из нас скалывает лед. Очень холодно, но ни за что на свете мы не вернулись бы вниз. У железнодорожника кружится голова, металлист может только сидеть, поэтому мы, четверо шахтеров, чередуясь, воюем со льдом. Очистим лестницу — и все поднимаются на следующую выемку. Там, прижавшись друг к другу, мы сидим и отдыхаем. И советуемся. Но выход один: бери в руки топор и, пока можно, освобождай перекладины это льда! Главное, мы приближаемся к свету. Работа идет медленно: в отдельных местах лед превратился в одну огромную сосульку. И каждый прежде всего должен вырубать место для руки, а потом и для ног. Руки уже отморожены, а человек весь потный. Вода стекает на лед и тут же замерзает. Она противно капает и норовит попасть в рукава.

И вот наконец последняя лестница.

Последняя, она была сплошь покрыта льдом. Над нами в беспорядке висят балки, скрученные рельсы. Чудовищно запутанный клубок досок, бревен, балок, опор, тросов, бетонных глыб. Какая дорога ведет к свету? В какую щель сунуться, чтобы вся эта масса не обрушилась вниз? Потерянные, отверженные тем миром наверху, стоим мы и смотрим. Все это еще озаряет свет зимних сумерек. Мне кажется, будто я вижу звезды на небе. На небе, которое не существовало для нас, пока мы были под землей.

Теперь нам кажется, его можно достать рукой — стоит только преодолеть этот хаос. Да, преодолеть! Все мы понимаем, что мы должны его преодолеть. Найти бы только лазейку.

Но лазейки не было.

Сидим мы на мешках и отдыхаем. Я не должен был говорить «отдыхаем». Но это так, от растерянности. Железнодорожник и молодые шахтеры не сводят с нас вопрошающих глаз. Определенно, они думают и верят, что из такого положения выход найти можем только мы. Конечно, они так думают: ведь мы с Грначем уже тридцать лет как тянем лямку на шахте и всякое у нас здесь бывало. Я освещаю фонарем верх колодца, но над моей головой — тот же самый хаос из бревен, перемешанных, заклиненных в стенках шахтного колодца, врубленных одно в другое, обкрученных стальным тросом, переплетенных арматурой, торчащей из бетонных глыб, которая, как огромная решетка, отделяет нас от внешнего мира.

«Нет, — бормочу я про себя, — мы должны найти выход!»

— Мы должны найти выход, — громко говорит Грнач, будто читая мои мысли.

— Выход-то есть, — подтверждаю я.

Все встрепенулись. Фонарь догорает, но я вижу, что люди обратили ко мне свои бледные лица.

— Да, товарищи, есть, — повторяю я. — Только если помогут сверху. Сами мы не пробьемся аж до страшного суда.

— Сверху, хм… — бормочет Грнач.

Может, он хотел что-то возразить, усомниться в моем выводе или предложить какое-то свое решение. Но все это так, для разговора… Он прекрасно понимал, что к чему и каково наше положение.

— Если нельзя вверх, вернемся вниз, — отозвался железнодорожник.

Мы с Грначем посмотрели на него — такую глупость может предложить только отчаявшийся человек. Он и сам это, видимо, понял, потому что тут же опустил глаза.

— Там, конечно, теплее. Но единственный путь — это вверх.

— Но как? Вы сказали…

— Итак, дело ясное. Единственный путь — вверх, но сами вверх мы не поднимемся, разве что крылья у нас к утру вырастут. В облике простых смертных мы вверх не взлетим. Кто-то нам должен помочь, иначе спасения не жди.

— Проклятие! Лучше бы мы…

— Может, и лучше, — согласился я. — Но кто знает, где бы ты был сейчас. А так у тебя все же есть надежда, что ты вернешься домой. Фронт отодвинется, придут русские, а наши ведь знают про нас, спасут. Речь идет лишь о том, чтобы выдержать. Наверняка шахту взорвали в последнюю минуту. Тридцать метров — не бог весть какое расстояние. На веревке как-нибудь вытянут наверх. Положение не такое уж безнадежное, как нам кажется. Как-нибудь переждем до утра. Сядем поближе друг к другу — будет нам теплей. Поскольку немцы ушли, помощь может появиться каждую минуту. Но мы должны дать знать, что живы. За нас я не боюсь, а вот железнодорожник и металлист вызывают опасения. Была бы шахта свободна — посвистывал бы я, не тужил, но за решеткой из дерева и металла как-то не по себе.