Профессор был груб. Не щадил чувств, не церемонился. Его шутки, от которых у меня бежали мурашки по коже, казались им, мягко говоря, неуместными. Я была единственной в группе, кто понимал его холодный юмор. Разве не смешно? Это же смешно! Это же шутка! Но его шутки никто не ценил, кроме меня, а мне нужно смеяться осторожнее, чтобы не выдать свою слишком явную привязанность. Это ничего, что придётся жить в беспрерывном страхе, удерживая на лице улыбку.
Кое-кто из девочек, о чём я узнала, подслушав через закрытую дверь кабинки туалета – говорить при мне они бы не стали, – затаил обиду на Мастера после того, как он позволил себе в их присутствии помочиться в реку. Я еле сдержала смех, представив ситуацию, которая, к сожалению, канула в лакуны моей памяти. И это только часть айсберга – вокруг него плелись фантастические интриги с налётом мелодрамы. Я искренне не понимала их возмущения и не раз, слушая подобные разговоры, вспоминала слова Профессора: «Все вдруг стали ханжами» и «Вокруг враги. Все мне завидуют».
Он не был зол, как вы могли бы подумать, в отличие от меня – злобной серой пылинки, которой порой в голову приходили такие немыслимые проделки, что вообразить невозможно, а рассказать так вообще – смешно и стыдно. В холле на втором этаже Школы напротив каморки, где спал охранник, располагался кухонный уголок – кулер часто с пустым баллоном воды, длинный узкий стол с чайником и очередью кружек с отколотыми краями и тёмным налётом внутри, которые когда-то принесли и оставили давно выпустившиеся ученики, и на невысокой тумбе, в которой хранилась коробка с чайными пакетиками и засохшие остатки недоеденного кем-то печенья, с холодным стоицизмом возвышалась старенькая кофемашина, которая готовила не то чтобы очень вкусный, но бодрящий кофе. А главное, этот оазис находился вблизи учебных классов и, чтобы быстро выпить чай или кофе, не приходилось спускаться в находившуюся на цокольном этаже столовую. Так удобно и так ладно всё продумано: всего-то нужно взять кружку, заглянуть внутрь, проведя пальцем по ободку, найдя её если не идеально чистой, то просто пригодной, чтобы поставить в аппарат, нажать кнопку и ждать, когда под вздохи и кряхтение машины польётся тёмная жидкость. А пока ждёшь, можно пройти по коридору, заглянуть в соседний кабинет, где обсуждались такие важные вопросы, как кто, с кем на прошлой вечеринке, в баре, в квартире, на вписке весело проводил время или куда можно пойти вечером, или заглянуть в сканировочную, где студенты из мастерской фотографии сканировали плёнки, или узнать домашнее задание, поболтать о том о сём, назначить свидание, etc., а потом вернуться и выпить наконец кофе.
Я подглядывала с лестницы, ведущей на этаж с кухней, и ждала удобного случая, когда временный хозяин кружки отлучится. А дождавшись, тихонько, одним коротким быстрым движением, с точностью и лёгкостью колибри на полдюйма сдвигала кружку так, что кофе из рожка проливался мимо. О, как же я внутренне хохотала, проделав это в первый раз, когда читала недоумение и досаду на лице студента, который лишь отошёл посмотреть расписание киноклуба – в этом месяце шла ретроспектива Пьера Паоло Пазолини, и в ближайшую субботу показывали фильм «Теорема».
Я невинно развожу руками, а про себя бормочу: «Ах, какая я гадкая, как дьявол, дьявол, дьявол».
Проделывать такую штуку noch einmal, noch einmal, noch einmal[27] было уже не так весело, но продолжало приносить смутное удовлетворение. Профессор даже отчасти не был так жесток, просто не мог сдержаться, чтобы в минуту восхитительнейшего вдохновения не посмотреть, чем обернётся какая-нибудь пришедшая на ум шутка. Реющий в высотах дух, у которого не было слабостей, кроме как, закинув удочку, зацепиться крючком за подол платья Фата-морганы, дёрнуть и посмотреть, что затем будет, даже не мог вообразить, что его шутки кого-то серьёзно задевают.
Мне предстояло самостоятельно придумать два подарка – от себя и от группы. Со вторым дело обстояло проще. Этот подарок должен быть, во-первых, не слишком личным, во-вторых, остроумным, а в-третьих, должен показать, что создан общими усилиями. Я боролась с тщеславием, о существовании которого раньше и не подозревала, чтобы Мастер не догадался, что это всё моя единоличная инициатива.
Я всегда неуклюже стояла в стороне, когда нужно было делать что-то вместе с одногруппниками, но сейчас я вышла в авангард – было неловко, но и от мук можно испытывать наслаждение. Спросила, мол, не будут ли они против торта? Разве можно быть против деньрожденческого торта? Первой их реакцией был смех. «Валяй», – ответили они.
Торт, который мы сможем вместе съесть на мастерской, должен стать символом сплочённости нашей группы. Но не просто банальный торт, а торт с изюминкой, торт специально для Профессора.
Если у тебя есть лимоны, сделай лимонад. А у меня есть обычный прямоугольный торт, пусть будет «Птичье молоко», и сделанный по заказу лист съедобной сахарной глазури, на котором напечатана фотография – та самая, где мы лежим в шезлонгах на фоне осеннего леса, сделанная на Николиной Горе.
Я представляла, как Мастер будет хохотать, когда снимет картонную крышку с коробки торта и увидит, что на нём изображено. Я надеялась, что он оценит продолжение, которое получит наш совместный фотопроект, которым он так загорелся в тот вечер на дипломатическом пляже.
Со вторым подарком, от меня лично, дело обстояло сложнее. Я пыталась копить, откладывала деньги в ящичке комода, и, несмотря на то, что экономила даже на самом необходимом – еде и колготках, – я сидела без работы и скопить на что-то грандиозное не получалось. В голову лезли банальные мысли. Я уже отчаялась придумать что-то особенное – времени оставалось мало – и уже была готова пойти в магазин для взрослых, чтобы выбрать что-то из их незамысловатого ассортимента – наручники, ошейник, кляп или плётку. Меня останавливало то, что я знала – он такое не любит. Я представляю, как смотрю на него и слышу заранее, что он скажет:
– Фу, это так пошло, – а потом добавит: – Это подарок для тебя или для меня? Ты ведь хочешь, чтобы я на тебя надевал кляп и тебя заковывал в наручники?
И он был бы прав – не его я собиралась хлестать плёткой.
Идея пришла внезапно. Он лежал на кровати в Подколокло, в наполненной красным светом комнате, а я встала, чтобы поднять и аккуратно сложить его вещи, чтобы наутро они не были мятыми. Больше пошлости он не любил только ходить в мятом. Когда вешала его джинсы на стул, услышала