смесь под лозунгом «просто добавь воды» высыпалась в рот прямо из пакета.
Я, влюблённая идиотка, верила, что малинка, тянувшаяся за мной как шлейф подвенечного платья, придаёт мне шарма. Хороша невеста! Щепетильно рассматривала своё отражение в тусклом зеркале в прихожей – сегодня мой наряд до смешного неотразим. К очередному появлению Профессора я подготовилась с особым тщанием: это обновка – он её ещё не видел, и я радовалась, как весёлый одноглазый пират найденному в просторах Атлантики сундуку с сокровищами. Не золото затонувшей цивилизации, но велюровое розовое платье, такое блестящее и такое синтетическое, что от одного взгляда на него в глазах вспыхивают искры статического электричества. Ткань облепляет тело, как чешуя розовой лососины, идущей на нерест.
От подола отрезала кусок выше колен, чтобы было покороче, как любит Профессор.
– Вам нравится?
– Ничего, – говорит после долгой паузы, как строгий учитель недоверчиво оценивает ученицу, которая обычно отвечает на тройки, а тут на экзамене наклёвывается твёрдая четвёрка, – но могло бы быть покороче.
Профессор прибывает ко мне инкогнито. Ни одна живая душа не должна знать о жёлтых такси у ворот и наших ночных свиданиях.
Профессор родился в 19… году в городе N. Отличался озорным нравом и склонностью к подражанию, при этом ненароком подвергал сомнению все, высказываемые с умным видом, сентенции мужей, восседавших поздними вечерами в глубоких креслах гостиной его отца. Отца любил безраздельно. И мать, и сестрёнку, с которой каждое Рождество устраивал театральные представления среди вырезанных из картона и раскрашенных гуашью декораций.
Подобной декорацией был тёмный коридор в доме с галереями, по которому нужно тихо и быстро пройти до нарисованной на стене двери и спрятаться в красной картонной комнате, щёлкнув тяжёлым засовом, чтобы не столкнуться с соседом, бог знает зачем ночью вытащенным чьей-то неведомой рукой из своего коробка, будто новогодняя игрушка на ёлку.
Когда я выходила встречать такси у ворот, столкнулась с Антошей и Мариной, которые жили в соседней комнате и были моими друзьями. По-дружески я поливала их цветы, кормила дымчатую кошку и слушала на их виниловом проигрывателе Нину Симон, мисс Пэгги Ли и экстравагантные завывания Жанны Агузаровой, пока пара ездила по Европе. А они по-дружески привозили мне немецкий шоколад с Моцартом и приглашали на домашние вечеринки, одна из которых намечалась сегодня.
Марина обняла меня, поцеловала в шею.
Марина: Ого! Как от тебя пахнет…
Соня: Это малинка.
Антоша: Куда это ты такая нарядная?
Я не успела ответить и уже мчалась к выходу, чтобы не заставлять Профессора ждать.
Я честно пыталась потянуть время, пока ребята и прибывшие к ним шумные гости разуются, обменяются приветствиями и скроются в уютном просвете дверного проёма, но дурные знаки с утра дали о себе знать. Профессор хоть и шёл медленно, шатаясь и придерживаясь за стену, столкновение корабля с айсбергом было неминуемо. Когда он привычно проклинал всё на чём свет, расшвыривая ногами обувь удивлённой компании, Марина узнала учёную знаменитость и застыла посреди коридора с округлённым ртом.
Марина: Ого!
Анонимность моего героя повержена, неприступная крепость пала, корабль тонул. Остальные стояли и наблюдали крушение с невинностью троянцев, столпившихся вокруг чудного деревянного коня, невесть откуда взявшегося у ворот их города.
Профессор: Что такое, мы знакомы?
Хор лягушек: Знакомы! Само собой! Вас все знают!
Марина: Не то чтобы…
Соня (шепчет одними губами): Умоляю, не говори никому.
Меня охватил тошный страх – в голове шумело и плыло. Так бывает, когда стараешься размышлять одновременно о конфектах, которые горстями бросали с высоты царского дома разряженной, как на службу, толпе, пришедшей поприветствовать государя в день Кровавого воскресенья 9 января 1905 года, голосе певца Шаляпина и обрушенном при попытке подвесить на верхушку новенькой церкви колоколе, канат от которого смертельным узлом обвил шею самого знатного богатыря деревни.
В комнате мне был нагоняй, и ни малинка, ни новое платье, ни розовая нежность лосося меня не спасли.
Глава 11. Мастер-фломастер
Я не спала ночами, глядя в потолок и ожидая его звонка, как неминуемого наступления утра. Я уже не чувствовала радости, когда он звонил. С той первой ночи в Подколокло, когда я оставила в такси мокрые джинсы, я вела в дневнике счёт его посещений, отмечая, во сколько он пришёл и во сколько ушёл. Он приезжал ко мне тринадцать раз с периодичностью два-три раза в неделю, шесть раз оставался на ночь. Я не могла проследить в этом какую-то закономерность – это не зависело ни от дня недели, ни от его планов на следующий день. Он любил заставать меня врасплох. О том, что приедет, он сообщал уже сидя в такси на пути ко мне, то есть минут за десять-пятнадцать. Я воспринимала эти минуты как милость – дар с барского плеча, ведь он мог этого и не делать, но всё-таки давал мне время, достаточное, чтобы быстро почистить зубы, избавиться от винного привкуса во рту, сходить в душ, переодеться и малость прибраться в комнате, хотя на самом деле он писал заранее, потому что не удосуживался запомнить номер дома, где я живу, и каждый раз просил прислать ему адрес, который, стоит ему только захотеть, он бы легко запомнил, а ещё он сохранялся в истории переписки, и я чувствовала какой-то подвох в том, что он отказывался это сделать – приезжал всегда как в первый раз. Происходило ли это действительно раньше?
Кроме этого, я вела счёт скинутых килограммов. Мой вес уменьшился с 52 килограммов (август) до твёрдых 47 (октябрь) и каменно застыл на этой цифре – не двигался ни вперёд, ни назад вплоть до сегодняшнего дня, но я всё равно считала это большим достижением, гордилась, радовалась колебаниям, пусть даже неуверенным, стрелки весов влево, и день был непоправимо испорчен, если стрелка делала шажок вправо. Каждое утро со страхом, вознося молитву неведомому богу, я вставала на весы, чтобы занести ежедневную цифру в график, прикреплённый к дверце холодильника магнитом с горящими цветными панно, полыхавшими на витражах станции метро «Речной вокзал» в далёком Новосибирске.
Наступил ноябрь. Раз в неделю я стелила чистое постельное бельё и отправляла грязное в стирку. Этот процесс и урчание стиральной машинки успокаивали. Сон редко приходил ко мне без помощи вина, открытая бутылка которого одиноко стояла в пустом холодильнике. И даже выпив на ночь пару бокалов, я не могла уснуть, вглядывалась во тьму за окном и вставала до восхода солнца.
Надев пальто, выхожу на улицу и, спустившись по пустому переулку, вдоль фасадов