девочка продукты домой. За стирку примется отец — она носит воду.
Анна Васильевна стала тоже наведываться. Иной раз поможет по хозяйству, обед состряпает. Придет вроде на минуту, а займется делами и забудет о времени. Чувствовалось, гложет ее совесть. Как-то перед уходом не сдержалась. Вернулась от двери, присела на краешек стула. Платок с головы опустила на плечи.
— Сказать тебе хотела, да все не решаюсь… — И приложила уголок платка к глазам. — Прости меня, старую, если можешь… Виновата перед тобой до смертного часа моего.
Жидикин отложил работу, приподнялся. Обычно трудился лежа на животе, опираясь локтями на чертежную доску — она служила ему вроде стола. Сидеть долго не мог: не заживали раны на пояснице.
— Зла я не держу. И вы, мама, дурное выбросьте из головы. Забудьте о прошлом.
— Как можно забыть, сынок! А за доброе слово спасибо тебе. Кто же тогда мог понять, что у Нади с тобой жизнь сложится не хуже, чем у других. Наговаривали женщины разное, сама невесть что передумала, все дочке счастья хотела. А счастье, вот оно. На пьянчуг посмотрю — врагу такого житья не пожелала бы. Деньги до копейки спускают, детишек, хозяйку бьют, из дому выгоняют.
Он не помнил обид, прожил с тещей последние ее годы в ладу. Надежда Васильевна в беседах, когда заходила речь о муже, не раз подчеркивала: доброта и ум в нем жили всегда. Только говорила несколько по-своему:
— Свет и ум в нем изнутри шли.
Никто лучше ее и не знал Петра Федоровича. В университете о болях и муках, какие терпел Жидикин каждодневно, и не предполагали. Дома тоже не любил жаловаться. Надо сказать, что последние десять лет он мог лежать только на животе: старые раны вскрывались и не заживали. Подскочило кровяное давление, на грани отказа работали почки, подводили все чаще легкие. А внешне человек веселый, жизнерадостный, отзывчивый на чужое горе.
— Как ни странным может показаться, — призналась однажды Надежда Васильевна, — но именно Петя помогал мне в работе и в жизни. По натуре я робкая, а с ним менялась. Себя порой не узнавала. В экспедицию уеду, интересного много, а чувствую: не хватает Пети. С ним бы все иначе у меня двигалось. И впитываю, как губка, стараюсь докопаться до сути, дать максимально точные сведения — мне ведь потом мужу первому отчет давать. Хотелось, чтоб одобрил. Кажется, мне это удавалось, хотя особой памятью не обладала. Как у всех память. Но однажды мои рассказы Петру услышала знакомая по экспедиции. Она была удивлена, как много я успела запомнить. Секрет, думаю, в целеустремленности. Знать все основательно стремился муж, к этому постепенно привыкла и я. Иначе не могла: Петя был моей совестью.
Он был совестью для многих. Искалеченный, но не сломленный духом. Окончил университет, научился водить машину, много путешествовал, растил и воспитывал дочь. Каждый его приход в институт на кафедру высшей математики подтягивал коллектив, отбрасывал наносное, мелочное. И все понятно: перед глазами у людей стоял живой пример — жизнь трудная, но честная. Не слова и призывы, когда говорили одно, а поступали по-другому, как себе выгоднее. Здесь был человек, не покорившийся невзгодам, знающий цену добру и злу, не потерявший уважения, сочувствия к другим.
— Однажды я читала его рецензию на контрольную работу, — вспомнит годы спустя на встрече с однокурсниками Людмила Александровна Шушарина. Она училась вместе с Жидикиным, а после университета так получилось, что оказалась с ним на одной кафедре и проработала двадцать лет. — Контрольная была выполнена в тетради без полей. Тогда этому придавалось значение. Петр, помню, написал: «Вашу работу я вправе не проверять, так как она неверно оформлена. Но я понимаю вас — работаете, не всегда и время удается на учебу выкроить, поэтому я ее вам проверил. Но прошу впредь оформлять задание в отдельной тетради, оставляя поля для замечаний…»
Ранение не давало забыть о себе. Организм уставал сопротивляться, наступал кризис, когда болезнь брала верх — все чаще отказывали почки, а то вдруг вспыхивало воспаление легких. Укрепить здоровье после госпитальной койки удавалось летом. И Жидикин использовал шанс. Обычно Петр Федорович выезжал с семьей к знакомым в деревню. Много раз предоставляла кров и хлеб мать бывшего его ученика Александра Боровского, она жила под Тихвином.
Боровские не верили, что Жидикин отважится ехать так далеко на своем «Москвиче». К тому же по проселочным ухабистым дорогам. Застигнет дождь, раскиснут пути и перепутья, не то что легковушка, грузовики вязнут по оси в грязи. И когда Петр Федорович в первый раз подкатил к дому Боровских, выбрался из машины и лег тут же на зеленую травку, хозяйка дома растерялась — как разместить гостя, где место поудобнее выбрать. Разрядила обстановку невестка Нина, она работала дояркой на ферме:
— Ой, да мы по-домашнему! Уголок Пете отведем в детской, поставим туда мою кровать, стол перенесем.
Пока устраивались, прибежал пятилетний Сережа, сын Нины, быстро нашел общий язык с гостем. Нарвал крыжовника, подал в кружке и предупредил строго:
— Гляди, не ешь много. Живот заболит.
Приехал вскоре и Александр с братом Николаем, мужем Нины, увидел гостей, обрадовался искренне:
— Завтра в лес тебя свожу. Места у нас грибные. А черники, брусники этой! Воздух в лесу знаешь какой! На хвое да сосновой живице настоян.
— Сынок, — пыталась урезонить мать, полагая, что Александр через край хватил, — куда гостю на протезах в лес? Мы с ним во дворе на солнышке погреемся. Грибов и ягод, правду говорят, много. Прошлой зимой Матвей Плахов, бобыль он, четыре тонны клюквы сдал на заготпункт. До чего додумался: болотина осенью водой покрылась и замерзла. Оттепели наступили, лед оттаивает за день, ягоды одна к одной сверху. Он их метлой знай сметает в кучу. Ночью подморозило, вода испарилась, ледок пониже, ягода — она опять сверху, какая осталась. Дед снова ее метлой в кучку…
— По грибы съездим, — сказал Петр Федорович, как бы продолжая разговор, начатый Александром, и успокаивая хозяйку. — Раскладушку походную прихватил.
— И на зорьке порыбачим обязательно! — не утерпел опять Александр. — Не знаешь ты, мама, Петра. Он, когда учился в университете, даже в городскую баню хаживал. — И напомнил о давнем случае, как Зубов оставил его в ванне.
К удивлению хозяев, гость рано утром и впрямь собрался в лес. Сел с семьей в машину, взял Александра и укатил. Боры за деревней сухие, с вековыми соснами да елями на взгорках, с березовыми рощицами, зарослями малины на просеках. Далеко от машины Петр Федорович уйти не мог, поэтому поручалось ему