Читать интересную книгу Обретешь в бою - Владимир Попов

— Хотите переключить внимание прессы с одного объекта на другой? С домны на аглофабрику. Так? Но это ведь была ваша инициатива, Николай Александрович, строить завод с хвоста. Потому и получается, что голову приделываем позднее всего.

— Между прочим, не вредная инициатива, — прищурился Даниленко. — Пока осваивали мощности проката, подоспел мартен. Конвертерный строим. А для него чугун нужен. Значит — новая домна. И хорошо бы вместе с этой домной аглофабрику пустить. Вот об этом и нужно сказать в полный голос. Кстати, одна деталька для будущей вашей книжки. Троилин и главбух Махрушев — сверстники. Один начинал рассыльным у директора — стал директором, другой рассыльным у главного бухгалтера — стал главным бухгалтером. Пригодится?

— Еще бы. Таких деталек побольше бы.

— Ни в деталях, ни в ситуациях недостатка вы не ощутите, уверяют вас. Было бы желание — на роман наберёте.

— Уж если я отважусь потом на роман, главным героем будете все-таки вы, — бесхитростно сказала Лагутина, не подумав о том, что фраза имеет двоякий смысл.

— Зачем я? Ординарная личность. Возьмите лучше Рудаева. Вот прообраз, ничего не скажешь. И молод, и динамичен, и характер незаурядный. — Заметив, что Лагутина смутилась, Даниленко заглянул в соседнюю комнату. — Ну, какой там арбузик приготовлен?

На столе было полным-полно всякой снеди, не было лишь вожделенного моченого арбуза.

— Зажилила. Ничего, сейчас мы с вами восполним этот пробел. — Даниленко заговорщицки подмигнул Лагутиной и потянул ее в переднюю. Отодвинув ногой половичок, поднял крышку в погреб. — Держите, а то она имеет странную особенность — бьет по черепушке, если забудешь об осторожности.

Глава 9

Они встретились неожиданно у горисполкома — Женя Сенин и Виктор Хорунжий. Женя узнал от матери, что Зою вызвали по поводу какой-то анонимки. Виктор — от Зои. И оба встревожились. По-разному. Виктор за себя — если Зою не пошлют на гастроли в Данию, ему тоже не ехать, Женя встревожился за Зою — как отразится на ней такой удар? В глубине души он был против этой поездки. Терзала ревность, мучило сознание, что такие поездки все больше и больше сближают ее с Виктором. И все-таки он все сделает возможное, чтобы Зоя поехала. Откажут — пойдет, не теряя времени, просить за нее, ручаться за нее. Кто-кто, а он знает ее лучше, чем другие. И вес у него кой-какой есть. Печать сделала свое дело, он один из наиболее известных людей в городе. Мнение Хорунжего могут не принять во внимание — сам заинтересован в поездке, а он — лицо объективное.

— Ты чего здесь? — не особенно любезно спросил Виктор.

— Это мое дело, — так же нелюбезно ответил Женя.

На улице было слякотно, дул сырой ветер, лица, одежда покрывались тончайшей пленкой влаги. У Виктора без конца гасла папироса, он то и дело закуривал ее, прикрывая ладонями огонек. Женя первый раз пожалел о том, что не курит, — некуда девать руки, к тому же папироса придает занятый и независимый вид. Хорунжий подошел к нему, стали ходить рядом.

— Не путался бы ты у нас под ногами, — в сердцах сказал Виктор. — Сам напрасно время теряешь и мне кровь портишь. Все равно у вас ничего не получится.

— Это будет видно, — буркнул Женя.

— Потом поздно смотреть. Ты подумал, какая жизнь предстоит тебе? Ты и сейчас на стуле ерзаешь, когда мы на сцене интим разыгрываем. Ведет тебя от этого? Ведет. И всю жизнь водить будет. А гастроли? Это легко о верности теоретически рассуждать, без учета темперамента. А он ведь есть, никуда не денешься… — Виктор сделал несколько спокойных затяжек и размеренно продолжал: — И что бы нам ни твердили о святости искусства, о том, что художник не испытывает никаких эмоций к своей натурщице, баланда все это. Ясное дело, если натурщица стара и костлява… А если как огурчик… А про балет так говорят в виде профилактики, тоже травят. Когда я беру женское тело в руки, да еще чувствую, как оно дрожит…

Виктор понимал, что пересаливает, что выглядит в глазах Жени законченным циником, но приструнить себя не мог и не хотел — так, по его мнению, было лучше и убедительнее.

— Ты еще скажешь, что ты… что вы… — Женя захлебнулся от негодования.

— Наговаривать не в моих правилах. Чего нет — того нет.

— И не будет! — сверкнул глазами Женя и отошел в сторону.

А в кабинете заведующего культурно-массовым отделом шла тоже весьма напряженная беседа.

Зоя пришла сюда взвинченная — ничего хорошего от этого вызова не ждала. И ни радушный тон Солдатова, ни располагающее лицо, немного полное для его возраста («Не более тридцати пяти», — ответила Зоя), ни крупные роговые очки, которые придавали этому человеку вид гуманитария, далекого от житейской суеты, не вывели Зою из нервного состояния. Радушие она считала напускным, спокойствие — наигранным и была настроена враждебно.

— Понимаете, Зоя… — осторожно проговорил Солдатов, но Зоя оборвала его:

— Не очень. Я никогда не видела своего отца… Я родилась позже. После войны он не вернулся на родину.

— А как вы расцениваете его поступок?

— Я бы так не сделала…

— Вы ему простили?

— Мне трудно его обвинять, я ведь многого не знаю.

— А долг перед обществом?

— Видите ли… Мы привыкли говорить о долге перед обществом и упорно забываем, что общество тоже имеет долг перед каждым человеком.

— Вот как? — насторожился Солдатов.

— А как же иначе? Здесь связь двусторонняя. Вам, очевидно, известно, что вся их семья приехала в тридцать четвертом из Харбина, когда мы отказались от совместной эксплуатации китайской железной дороги, А началась война — его не взяли в армию. Выказали недоверие. В довершение ко всему эвакуироваться не успел.

— Не хотел, — поправил ее Солдатов.

— Нет, это неверно. Мама говорила, что вещи у них были собраны. Но город захватили внезапно. Ну, а потом… Потом сумасшедшая моя тетя стала обвинять его в том, что якобы выдал подпольщиков.

— Мы знаем, что обвинение это необоснованное.

— Вы знаете, но люди не знают. Представляете, сколько гирь повисло у человека на шее? А он — врожденный неврастеник. Как и я, впрочем.

Глаза Зои наполнились слезами, и это подтверждало, что нервишки у нее действительно расшатаны.

Солдатов придерживался железного правила не расстраивать людей зря. Но вот утешать не научился. И сейчас он почувствовал себя беспомощным. Был бы он постарше, можно было бы, как дочь, погладить ее по голове. Тогда не пришлось бы подыскивать слова, которые никак не находились. Закурил сигарету.

— Не надо, Зоя, — только и сказал он. — Берегите себя, у вас впереди еще большая жизнь.

— А-а, бесполезный разговор. Вы что, собственно, хотите знать? Опасаетесь, что поддамся соблазнам? Но разве это можно выяснить вот в таком разговоре? Да и вообще, мне кажется, что если человеку родина не нужна, пусть катится на все четыре стороны.

— Дети, дети, как опасны ваши лета… — рассмеялся Солдатов. и только сейчас Зоя поняла, что и смеется он искренне, и любезен не потому, что вышколен. Просто добр по натуре. — Дело-то сложнее, чем вам кажется. Человек не всегда знает, чего хочет. Такие потом доставляют уйму хлопот. Поживут — одни больше, другие меньше — и просятся назад. Примеров множество. Ближайший? Ирондели. Уезжали навсегда. И вот возвращаются перелетные ласточки. Кстати, в переводе с французского Ирондель — ласточка.

— Я знаю их дочь Жаклину — мы учились в одной школе, и я думала, что называли ее ласточкой за характер. Щебетунья была невозможная, — оживилась Зоя, охотно откликнувшись на свежую струйку, которая влилась в их беседу.

— Должно быть, не всякое растение приживается при пересадке в другую почву. — Солдатов соболезнующе покачал головой. — А почва, надо сказать, была приличная. Франция — страна особая, заслуженно притягивающая к себе.

— Я вполне понимаю ваши колебания, — сказала Зоя. — Взвешиваете так: здесь мне живется трудновато, а там где-то отец и, возможно, обеспеченный. Так ведь?

— Ух вы какая! Знаете, что мы думаем, как взвешиваем… Рентгеновские лучи, которые видят все насквозь…

Слова Солдатова были приправлены иронией, но не настолько, чтобы она показалась обидной. Да и говорил он с легкой усмешкой, явно подзадоривая девушку на откровенность.

— Может быть, даже знаете, чем закончится наша беседа? — полушутя, полусерьезно спросил Солдатов.

Зоя приняла вызов.

— Знаю. Я не поеду в Данию.

— И это было бы справедливо. Пока вы сделали все, чтобы этого не случилось. Папа, по-вашему, отверженный ангел, общество видится вам далеким от совершенства, и держитесь вы… Так что вы как могли постарались. А кстати и за вас еще стараются.

Он взял со стола какую-то бумажку, протянул Зое, и она прочитала неподписанное письмо. Некий доброжелатель уведомлял Солдатова о том, что если Зою Агейчик выпустят в Данию, она останется там.