направить излучение по горизонту, но радикально увеличить его мощность? — все больше загораясь, выпалил Рудов. — Что будет?!
— Вот говорила мне маменька, что нельзя давать детям играть со спичками, а я ее не слушал. Молодой был. Дурачок, — прокряхтел с дивана Вострецов, а затем шумно высморкался в большой клетчатый платок.
Иванов, уже порядком изучивший крутой нрав академика, который только чудом еще не завелся, поспешил с пояснениями:
— Как я понял из пояснений Алексея Боголюбова — непосредственного конструктора установки, радикально повышать мощность установки не имеет никакого практического смысла, потому что для этого на Земле не найдется достойных целей. Любой материальный объект будет аннигилирован при интенсивности потока 8–9 % от теоретически возможного.
Рудов сидел спиной к Вострецову и к тому же абсолютно не представлял себе взрывного, как петарда, характера старика и поэтому наивно продолжал допытываться у председателя приемной комиссии, что будет, если все же продолжать увеличивать мощность установки? Как буреет от подступающего гнева лицо академика, видели только Иванов, сидящий к нему лицом и Афанасьев из своего кресла. Владимир Всеволодович, опять попытался было вовремя потушить огонь уже пылавший в глазах Вострецова, мямля что-то вроде того, что:
— Увеличение мощности может разогнать реактор до невообразимо больших величин мощности, что возможно станет причиной, чуть ли не галактической катастрофы, последствия которой трудно предсказать, так как для протонов не существует в межзвездном пространстве преград…
Но это невнятное и маловразумительное блеяние, прервал, даже не говорящий, а вылаивающий слова Вострецов:
— Что будет?! Что будет?! П…ц всем нам будет! Дураки! Выставьте установку на половину мощности и включайте секундомер, недоумки! — не стеснялся в выражениях Вострецов, уже совершенно, невзирая на личности присутствующих. Иванов только вздрагивал после очередной порции оскорблений, боясь представить себе ответную реакцию руководства хунты.
— Зачем секундомер?! — недоуменно вскинул брови Афанасьев, явно пропуская мимо ушей обидные эпитеты. Он уже стал привыкать к тому, что академики с завидной регулярностью поливают его словесными нечистотами.
— А затем, б…, чтобы засечь время, когда прилетит ответка, мать вашу…! — взвился почти до небес строптивый старикан.
— От кого?! — почти хором вырвалось у всех.
— Ну, если не от самого Бога, чего я не исключаю, то уж во всяком случае, от представителей иных внеземных цивилизаций! — сказал, словно припечатал Игорь Николаевич.
Тут как раз без стука, потому что были заняты руки, вошел Михайлов, держа на жостовском (и где только раздобыл?) подносе бутылку марочного армянского «Праздничного» окруженного чайными стаканами, фужерами и уже нарезанными ломтиками лимона. Это и спасло генералов от дальнейшей эскалации конфликта. Поставив поднос между Рудовым и Ивановым, он молча, как вышколенный официант удалился, дабы не мозолить глаза начальству. Опытным взглядом, достойно оценив этикетку, генералы вмиг повеселели. Афанасьев, выйдя из-за своего стола присоединился к троице. Роль виночерпия взял на себя добровольно Сергей Иванович. Вострецов, не дожидаясь приглашения к столу, по-хозяйски уселся рядом с Ивановым. Бутылка уже была открыта чьими-то заботливыми руками, и когда Рудов начал разливать по фужерам подарок кавказских гор, по комнате разнесся незабываемый аромат из смеси винограда, дуба и южного солнца.
— Вы уж на нас, Игорь Николаевич, сильно не обижайтесь, — ласково, как майский шмель, гудел Афанасьев, пока Рудов разливал содержимое бутылки. — Мы ведь, кто?! Мы — солдаты, сиречь пользователи всего того, что напридумывали вы в своих лабораториях. И как всякие пользователи должны знать досконально все его параметры и возможности, чтобы в дальнейшем определить «красные черты» за буйки которых заплыв запрещен.
— Да я понимаю, — начал оттаивать академик, понимая, что ссориться с главой государства это даже не глупость, а просто идиотизм.
— И не бойтесь вы так. Уж если мы не потеряли голову, имея ядерное оружие, то не потеряем ее и обладая протонным.
— Ну, Валерий Василич, скажи что-нибудь — обратился Рудов к Верховному подняв свой фужер.
— И скажу, — не стал артачиться диктатор, вставая. — Я родился в семье простого рабочего, коммуниста. И у нас в семье никогда не принято было задумываться о таких вещах как Бог, Судьба, Предначертание. А вот в последнее время стал анализировать, сопоставлять и делать выводы. Все вы тут люди с высшим образованием, даже степенями. И историю Родины, так или иначе, но хотя бы краем знаете.
Все молча, кивнули в знак согласия, а Афанасьев продолжил:
— Так вот, вы наверняка обратили внимание, что страна наша, как бы ни называлась, скажем — Русью, Российской империей, СССР, Российской Федерацией, на протяжении всей истории своего существования, всегда ходила по краю. По краю своего существования. И всегда, когда она доходила до последней черты, появлялся кто-то, кто брал на себя функции спасителя. Возьмем навскидку: Рюрик (варяг, а по сути — пират), княгиня Ольга, Александр Невский, митрополит Алексий, Иван Грозный, Сухорукой (торговец мясом), которого мы по недоразумению зовем Минин, хотя это отчество, Кутузов, сын сапожника Джугашвили (что бы там о нем не говорили), Жуков (подмастерье скорняка), Курчатов, покойный ныне Бутин (никому неизвестный до некоторых пор подполковник спецслужб в отставке). И прошу заметить, что все они — представители разных слоев населения и вынырнувшие, как будто из небытия, но очень вовремя и с нужными качествами. Тут поневоле начнешь думать, что Миних был прав, когда говорил, что Россией управляет сам Господь. А теперь вот и вы, Игорь Николаевич, со своим другом Боголюбовым явились палочкой-выручалочкой, когда уже казалось, что от наседающих со всех сторон уже и не отбиться. Да-да, не прибедняйтесь. Я ведь понял, что ваша установка, это не просто оружие на новых физических принципах, а это, прежде всего, инструмент геополитики, гарантирующий нашу независимость, практически — навсегда! Так выпьем же за того, кто день и ночь неусыпно смотрит на нас — не всегда верящих в Него, прощая наши шалости и ошибки, и всегда посылая к нам на выручку осиянных Его дланью. Значит, мы нужны Ему, значит, Он любит нас, а значит, мы — Его дети, потому что так относиться можно только к любимым детям. За Него!
— За Него! — подняли фужеры и чокнулись ими все четверо.
— Второй день только и делаю, что пью и почти ничего не ем. Скоро сопьюсь с вами окончательно, — со смехом заявил Вострецов военным, ставя фужер на стол и беря кружочек лимона.
— Так вы сегодня и не завтракали? — заботливо спросил его Рудов.
— В самолете бутерброды пожевал. Домой не успел заскочить, сразу под руки меня и сюда, к вам, пред светлые очи.
— А в буфет, почему не сходили? Я же вам говорил, чтобы сходили, — вставил Афанасьев.
— Очередь боялись пропустить, — вклинился Иванов, хищно поглядывая на початую