И что же теперь?.. А теперь он не может перестать думать о ней, не может перестать желать ее, тосковать по ней…
То, что раньше казалось таким простым, стало вдруг невероятно сложным и запутанным. Даже все его самообладание не помогало. Чувства и желания, всегда сдерживаемые и находящиеся под контролем, вдруг взбунтовались. То, что творилось внутри него, напоминало ему скованного цепью дикого медведя, который яростно кидается на свои путы, стараясь разорвать их и освободиться…
Сквозь шум дождя за окном до них донеслось отдаленное полуночное пение, фантастическое и завораживающее.
Торн посмотрел на лежащую в его объятиях женщину, такую теплую и желанную. Он чувствовал сквозь тонкую ткань простыни ее обнаженную грудь, прижатую к его груди, слышал биение ее сердца… Она все еще беспокойно подрагивала.
Находиться здесь, в такой час в ее постели! Это же почти святотатство, преступление! Он понимал, что должен немедленно покинуть комнату, но не мог; не мог оставить ее одну, испуганную и дрожащую, — это было выше его сил.
Сейчас, сейчас он поможет ей успокоиться, подождет, пока она не уснет, а потом, конечно же, уйдет. Он поднял ее тяжелую косу, снял скреплявшую ее ленточку и начал аккуратно расплетать ее волосы. Скоро она расслабилась, перестала вздрагивать, и ее дыхание стало ровным.
— Вы когда-нибудь думали о том, что такое судьба? — спросила Мартина.
— Судьба? — Его пальцы скользили по мягкому золотому шелку ее волос. Торн не нашелся что ответить.
— Вот. А я думала, — прошептала она. — Мне кажется, что судьба — это лента, длинная-предлинная золотая лента. Она вьется по нашей жизни, проходя сквозь нее, и мы поначалу даже не замечаем ее, лишь изредка видим ее отблеск то там, то здесь. И вовсе не думаем о ней, пока вдруг не обнаруживаем, что она уже обвилась вокруг нас, опутала так, что мы не в силах освободиться.
«Для столь рассудительной и рациональной женщины сказанные слова звучат чересчур образно и даже фантастически», — с улыбкой подумал Торн.
— А разве Райнульф не говорил вам о свободе воли? Кажется, это была самая первая лекция, которую он прочел мне.
Она усмехнулась:
— И мне тоже. Конечно, свобода воли существует, и поэтому тем более обидно вдруг обнаружить, что ты всего лишь пленница своей судьбы.
— Мне хочется верить, что я все-таки еще способен сам направлять свою жизнь и свою судьбу в нужное мне русло.
— Всем хочется в это верить. Но не кажется ли вам иногда, что есть какие-то другие, несоизмеримо более могущественные силы, которых вы даже не можете осмыслить, и они незаметно управляют вами?
Торн ярко представил сидящего внутри него медведя, рвущегося с цепи.
— Нет, — солгал он. Это была не совсем ложь, а скорее полуправда. Да, неодолимое чувство, которое он испытывает к Мартине, увлекает его за собой, и он не может справиться с ним. Но он не допустит, чтобы медведь вырвался на свободу, у него должно хватить сил удержать его на привязи.
— Моя мать была жертвой своей судьбы, — сказала Мартина. — Долгие годы она была пленницей своей любви к Журдену. И только смерть освободила ее. Она наложила на себя руки, и это было первое и последнее проявление ее свободной воли.
Рука Торна замерла в ее волосах, — Вы расцениваете ее самоубийство как акт свободной воли?
— Нет, я не одобряю ее. Я хочу сказать, что понимаю ее. И даже в некотором роде восхищаюсь ею. Это был для нее единственный способ освободиться от пут, и она воспользовалась им.
— В том, что она с собой сделала, нет и не может быть ничего достойного восхищения, Map… миледи. Я понимаю, что она считала себя крайне несчастной, но вы ошибаетесь, обясняя ее слабость как силу духа. Она просто сдалась, не подумав о том, что тем самым обрекает свое дитя на неизбежную гибель.
— Значит, по-вашему, это не было бы так ужасно, если бы она не несла ответственности за меня? Если бы у нее не было ребенка?
— Послушайте, ведь это не научный диспут, миледи. Не надо строить предположений. Правда заключается в том, что у нее был ребенок и она даже не задумалась о его судьбе, когда решила свести счеты с жизнью.
— Но я выжила.
— Благодаря Райнульфу. Но в вашем сердце остались глубокие, незаживающие шрамы, разве не так? Эти кошмарные сны, в которых вы находите ее мертвое тело… хорошо еще, что вы оказались достаточно сильной, чтобы не сойти с ума от всего этого.
— Самое страшное в моих снах — это даже не то, как я обнаруживаю ее мертвой, — помолчав, сказала Мартина. — Иногда мне это даже и не снится. Самое страшное — это вода. Во сне она превращается в кровь. В озеро крови… — Она вздрогнула и обвила его руками. — С того момента вода приводит меня в ужас, я боюсь ее. Будучи ребенком, я плавала постоянно, но теперь уже много лет ни разу не входила в воду.
— И все же вы прыгнули в воду, когда это потребовалось для того, чтобы спасти Эйлис.
— У меня просто не было выбора.
— Нет, у вас был выбор. Вы могли отступить, поддаться сидящему в вас страху и позволить ей погибнуть, но вы не сделали этого. Вы призвали на помощь всю свою волю, преодолели страх и спасли ее.
Она задумалась над его словами и глубоко вздохнула.
— Вам надо снова поплавать, — сказал Торн, — просто так, ради удовольствия.
— Я боюсь, — прошептала она.
— Страх для того и существует, чтобы побеждать его. — Он гладил ее по голове, массируя пальцами ее кожу. — Вы должны поплавать.
— М-м-м.
— Вы должны.
— М-м-м, — она слегка напряглась под его рукой.
— Обещайте мне, что вы сделаете это.
— Хм-м?
— Скажите, что как-нибудь пойдете и поплаваете. Это важно. Преодолев страх один раз, вы сможете и дальше поступать в соответствии с вашей волей. Обещайте мне!
— Да-да, обещаю, — пробормотала Мартина.
— Вы просто соглашаетесь, чтобы отделаться от меня. — Торн недоверчиво усмехнулся.
Она не ответила, уютно сворачиваясь подле него клубочком, теплая и полусонная.
Сквозь сон она услышала чей-то смех. Мартина открыла глаза. Кто-то лежал в кровати рядом с нею. Она вдохнула знакомый и терпкий мужской запах.
Торн!
Голоса приближались. Кто-то оживленно переговаривался, смеясь.
— Что там… — начала было она.
Торн зажал ей рот рукой. Она увидела его глаза в призрачном свете догорающего светильника, в них было предостережение. Она кивнула, и он убрал руку.
— Это Райнульф и Мэтью, — наклонившись к ее уху, фошептал он. — Они вернулись, когда вы спали. Они идят там, в зале, и беседуют. Поэтому я не мог уйти из вашей спальни незамеченным.
Мартина кивнула.
Была глубокая ночь, дождь за окном усилился. Она лежала в объятиях Торна, свернувшись клубочком, ее рука покоилась на его талии. На нем не было рубашки, и они лежали, тесно прижавшись друг к другу на узкой кровати, как любовники. На мгновение ее охватил страх, прежде чем она вспомнила, что между ними ничего не было. Он просто слушал ее, отгонял прочь ее страхи и держал в своих объятиях, пока она не заснула. Он не целовал ее, это точно. Она была в этом уверена, потому что, если бы целовал, она бы помнила об этом.