Ладно, рычи! А интересно, почему нельзя заниматься «Покровом»? Уж не сидит ли рядышком кто-то еще? Сидит, дискетку в компьютер вставляет… Давно подозревала, давно!
Пятый уже успел попрощаться, экран погас, а я все сидела в кресле, слегка постукивая пальцами по мертвой клавиатуре. «Поняла правильно… поняла правильно…»
Ладно, будем считать, что поняла.
Четверг,
девятнадцатое февраля
Мадам Очковая и ее Капустняк * Специалист по кризисным культам * Добрые друзья старшего сержанта Петрова * Падай, дура! 1
С работы следовало удрать, причем не позже половины одиннадцатого. Спешить я не люблю, особенно в подобных делах. Бог весть, вдруг какому-то любопытному захочется проехаться вслед за старшим следователем Гизело на Южный вокзал? Горят на мелочах – это даже не азбука, это палочки для счета.
Проще всего зайти к начальству, предварительно понюхав лука, и, глядя на оное начальство честными покрасневшими глазами, доложить о временной нетрудоспособности. Проще, но не правильней. Есть метода получше – так осторчертеть всем, что твое исчезновение будет воспринято, как дар Божий. Посему с первыми петухами я заглянула в кабинет к мрачному недопохмеленному Ревенко, затем нашумела у экспертов, забежала в архив. Следующим на очереди был лично Никанор Семенович, но у самой приемной меня перехватили. Оказывается, пока я накручивала круги по коридорам, меня искали. Точнее, искал.
Дуб, понятно, кто же еще?
Если прошлый раз стол следователя Изюмского украшала одинокая бутылка коньяка, то теперь впору было перекреститься. Половину стола занимала голая женщина с призывно раскрытым ртом и заброшенными на плечи ногами. Дуба могло извинить лишь одно: дама при ближайшем рассмотрении оказалась резиновой и надувной. А вокруг дивным натюрмортом располагались цветные фотографии – тоже с дамами, но уже настоящими, яркие обложки журналов и что-то еще, не очень понятное, но явно паскудное. Сам дуб восседал в кресле, скрытый резиновыми прелестями своей новой подруги, и старательно изучал толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке.
– Пигмалионизм или фетишизм? – поинтересовалась я вместо «здрасьте».
Господин Изюмский только вздохнул, и весь его вид мне сразу крайне не понравился.
– Ладно, докладывайте!
Докладывать ему не хотелось. Даже поднимался дуб с таким видом, будто его не поливали минимум год.
– Очковая, – наконец выдал он, кивая на стол.
Похоже, он имел в виду резиновую даму. Или просто рассчитывал на мою догадливость. Но я предпочла промолчать.
– Упустили! – вновь вздохнул племянничек, и не выдержал. – Блин, сука верченая, из-под носа!..
Итак, из-под носа. Вскоре я выяснила, что Очковая, то есть Калиновская Любовь Васильевна, тридцати пяти лет, полька, временно не работающая, умудрилась исчезнуть из квартиры за пять минут до появления опергруппы. На плите как раз выкипел кофе. В спешке она оставила не только пачку патронов, аналогичных изъятым у гей-гражданина Кондратюка, но и все те сокровища, что ныне красовалась передо мной.
– Блядина она! – резюмировал дуб. – Вот, погляди!
Он наобум порылся в пачке цветных фотографий и протянул мне. Первый же взгляд показал, что мой собеседник во многом прав.
– Видала? Старая, сука, а туда же! Бордельеро на хазе устроила! Голубятню! Мальчиков ей подавай, собачек! Блядина!
Судя по фотографиям, не одних собачек. Кентавров тоже. Отсутствием воображения мадам Очковая явно не страдала. По поводу «старой суки» я решила не заострять. Всего на год меня старше… Эх, клещи бы сюда, да за язычок кой-кого!
– Ведь чего она Очковая, Эра Игнатьевна? Она же их трахала! Пидоров этих! То есть которые лица… Во!
Изюмский сморщился и поднял со стола нечто. Н-да! Слыхивать приходилось, а вот видать – еще нет.
– Этот, как его, блин? Фаллоимитатор. Она у них, у пидоров, самая модная телка была! То есть даже не телка…
С трудом уйдя от столь благодатной темы, дуб все-таки вернулся к нашим баранам. В «Мамае» Очковую знали все. И не только в связи с указанными выше обстоятельствами. Уже несколько лет гражданка Калиновская была постоянной подругой завсегдатая оного бара, известного под кличкой Капустняк. К числу прочих знакомых гражданина Капустняка принадлежали также известные нам убиенный бармен Трищенко и вольный стрелок Кондратюк.
– Да вот они, глядите!
Очередная фотография. Без собачек, зато с хорошо узнаваемым гражданином Кондратюком, не менее узнаваемой Очковой и неким третьим – постарше, с короткой черной бородкой. Все трое были весьма и весьма заняты друг другом. Любопытно, кто сие снимал? Уж не Трищенко ли?
Я хотела выдать увлекшемуся дубу нравоучительный пассаж, но внезапно физиономия сластолюбивого бородача показалась мне знакомой. Может, из-за бороды. Ненавижу мужские бороды, все время кажется, что тебя лобызает половая щетка…
– Компьютер работает? Найдите файлы розыска! Быстро!
Можно было отдать снимок на сканирование и совмещение, но я понадеялась на свою память. Почему-то я была уверена: этот тип в розыске, причем не только в городском. Где-то полгода назад… Есть!
Искать не пришлось. В первой же десятке «особо опасных» мелькнула знакомая борода. А вот и текст. Та-а-ак!
Я присвистнула, дуб тихо выматерился, и я раздумала делать ему замечания. Не до того. Нет, ну это же надо, а?
…Панченко Борис Григорьевич, он же Бессараб, он же Капустняк. Вор в законе, предполагаемый главарь «железнодорожной» «братвы». Убийства, рэкет, наркотики, торговля женщинами и детьми, содержание притонов, аферы с авизо. Полгода назад дело передано в Интерпол. Предполагаемое местонахождение – Португалия…
– Это которые «тамбовцев» и «воркутинцев» перешлепали? – судорожно вспомнил дуб.
– Которые, – согласилась я, не понимая: что же это такое творится на белом свете?! Капустняка, главаря чуть ли не самой крупной банды в Евразии, ищем мы, ищет Интерпол, а он гуляет себе под самым носом…
– Его видели в «Мамае»? Когда?
Изюмский почесал затылок и начал загибать пальцы – один, второй…
– Неделю назад.
Лихо! Как раз перед убийством!
– Чего делать-то будем, Эра Игнатьевна? – жалобно вопросил дуб.
Делать? Интересно, далеко ли до ближайшей колокольни? Бежать, взбираться, хвататься за веревку…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});