Читать интересную книгу Гай Мэннеринг, или Астролог - Вальтер Скотт

Ну так вот, Хейзлвуд тоже уловил этот еле слышный вздох и сразу же стал раскаиваться, что обратил свое внимание на такой недостойный предмет, каким была твоя Джулия. С виноватым выражением лица, которое делало его очень смешным, он подошел к рабочему столику Люси. Он сказал ей что-то ничего не значащее, а в ответе ее прозвучали сухость и холодок, уловить которые мог только или влюбленный, или любопытный наблюдатель вроде меня. Но это был упрек, брошенный герою, который и сам обвинял себя и стоял теперь, смущенно потупив глаза. Согласись, великодушие требовало, чтобы я помогла им помириться. Я очень хладнокровно вмешалась в их разговор, как человек посторонний и потому незаинтересованный, и вернула обоих к их прежней веселой болтовне. Став на некоторое время посредницей, через которую они общались друг с другом, я усадила их за шахматы, эту глубокомысленную игру, и с чувством исполненного долга отправилась подразнить папеньку, который все еще занимался рисованием. Теперь представь себе: игроки расположились у камина за маленьким рабочим столиком; на доске расставлены шахматные фигуры. Отец сидит в отдалении за освещенным письменным столом - это ведь старинная комната с разными нишами, и стены ее увешаны мрачными гобеленами, на которых изображено неведомо что.

- Скажите, папенька, шахматы - интересная игра?.

- Говорят, что да, - ответил отец, не удостаивая меня большим.

- Да, я тоже думаю, если судить по тому, какое внимание уделяют ей мистер Хейзлвуд и Люси.

Он поспешно поднял голову и на мгновение оторвал карандаш от рисунка. Вероятно, он не увидел ничего, что могло бы вызвать подозрение, потому что рука его снова стала спокойно выводить складки тюрбана. Я еще раз отвлекла его и спросила:

- А сколько лет мисс Бертрам, папенька?

- Откуда я знаю! По-моему, она твоих лет.

- А мне думается, что она старше. Вы вот всегда мне твердите, насколько она лучше меня умеет хозяйничать за чайным столом. Знаете, папенька, что, если бы вам сделать ее и в самом деле здесь хозяйкой?

- Джулия, милая моя, - ответил отец, - ты или совсем дурочка, или много злее, чем я считал.

- Толкуйте это как хотите, папенька, только я ни за что на свете не соглашусь, чтобы меня считали дурочкой.

- Тогда что же ты говоришь такие глупости? - сказал отец.

- Честное слово, папенька, в том, что я сказала, нет ничего глупого. Все знают, что вы очень хороши собой (тут он улыбнулся), то есть, конечно, для своего возраста (улыбка исчезла), далеко еще не столь преклонного, и я, право же, не вижу, почему вы не должны жить в свое удовольствие, если вам этого хочется. Я знаю, что я всего-навсего легкомысленная девчонка, и если бы подруга, более рассудительная, чем я, могла составить ваше счастье...

Он взял меня за руку так, что я сразу почувствовала, что он не только раздражен, но и серьезно опечален моими словами, и это было для меня жестоким наказанием за то, что я позволила себе шутить с его чувствами.

- Джулия, - сказал он, - я терплю твои выходки только потому, что, мне кажется, я в какой-то мере их заслужил: я в свое время недостаточно занимался твоим воспитанием. Но я не позволю тебе шутить с такими серьезными вещами. Если ты не способна уважать чувств твоего отца к памяти той, которая нам обоим дорога, не посягай по крайней мере на священные права люде, и в несчастье: пойми, что, если даже малейший намек на такую вот шутку достигнет слуха мисс Бертрам, это неизбежно заставит ее покинуть наш дом и опять остаться одной, без покровителей, в обществе, неприязнь которого она уже имела случай испытать.

Что мне было ответить на это, Матильда? Только заплакать. Я попросила прощения и обещала впредь вести себя лучше. И вот я снова не при чем. Хотя Люси и не очень-то откровенна со мной, с моей стороны было бы просто бесчеловечно привлекать к себе сейчас внимание Хейзлвуда и этим ее мучить. А после этой отповеди отца я и с ним не могу больше заводить разговор на эту щекотливую, тему. И вот я скручиваю бумажки, жгу их на свече и обгорелым концом рисую на визитных карточках разных турок - вчера вот, например, мне удался чудесный портрет Хайдер-Али [c147], - бренчу на моих несчастных клавикордах и начинаю читать серьезную книгу с конца. Больше всего меня беспокоит молчание Брауна. Если бы ему пришлось куда-нибудь уехать из наших краев, он безусловно бы мне написал. Неужели отец перехватил его письма? Нет, это не в его правилах; даже если бы он знал, что, вскрыв письмо, он может помешать мне завтра утром выскочить из окна, он и то не стал бы его трогать. Подумай только, что у меня вдруг вырвалось из-под пера! Пусть эта шутка, мне все равно совестно, даже перед тобой, Матильда. Но я поступаю так, как должна поступать, и не могу считать это своей заслугой. Мистер Ванбест Браун не настолько страстно влюблен, чтобы действовать опрометчиво. Надо признаться, что он оставляет мне немало досуга для размышлений. Но я не хочу обвинять его раньше времени и потому не позволяю себе сомневаться в твердости его характера, которую я несколько раз тебе сама расхваливала. Если бы я знала, что он подвержен даже малейшим колебаниям, сомнениям, страху, мне особенно не о чем было бы и жалеть.

Но ты спросишь, почему же, если я требую от своего возлюбленного такой стойкости и непоколебимой верности, почему сама я озабочена тем, что делает Хейзлвуд и за кем он ухаживает? Я задаю себе этот вопрос по сто раз в день и всегда отвечаю на него очень глупо: хоть я вовсе и не желаю склонить его к сколько-нибудь серьезной измене, мне все же неприятно бывает видеть, как мною пренебрегают.

Я пишу тебе обо всех этих пустяках, потому что, судя по твоим словам, они тебе интересны, но меня, по правде сказать, это, пожалуй, даже удивляет. Я помню, что, когда мы с тобой украдкой читали романы, ты была поклонницей всего высокого и романтического. Тебе не давали покоя легенды о рыцарях, карликах, великанах, красавицах, попавших в беду, о прорицателях, привидениях, призраках, о чьих-то руках, обагренных кровью, в то время как меня привлекали разные запутанные положения семейной жизни, а из области чудесного - разве только волшебства восточного джинна или доброй феи. Тебе жизнь представлялась огромным океаном, с его мертвенной тишиной и с ревом бурь, с его вихрями, высокими волнами, а я.., я мечтала плавать по какому-нибудь озеру или тихому заливу при легком дуновении ветерка, где отдельные трудности могли только сделать эту поездку интересной и потребовать от кормчего умения, но где не было бы настоящей опасности. И мне кажется, Матильда, что тебе больше подходил бы такой отец, как мой: гордый своими подвигами и древностью своего рода, с его рыцарским представлением о чести, его великим умом и знанием тайных наук; тебе нужна была бы и Люси Бертрам, чьи предки с именами, не укладывающимися ни в какую орфографию и ни в какую память, властвовали некогда над этой романтической страной и которая родилась, как мне говорили, при самых необычайных и знаменательных обстоятельствах. Тебе надо было бы жить в нашем шотландском поместье, окруженном горами, и гулять со мной среди этих зловещих развалин, где живут привидения. А мне, напротив, следовало бы поселиться среди лужаек, кустарников, теплиц и оранжерей вашего парка с твоей доброй, тихой и снисходительной тетушкой, с ее утренними молитвами, послеобеденным сном и вечерним вистом, выездами упитанных лошадей и еще более упитанным кучером. Но ты видишь, Брауна я в этот обмен не включаю; его живость и непринужденность, его веселый и общительный нрав, его благородство и смелость вполне соответствуют моему идеалу, а в его атлетическом телосложении, в его красоте и мужестве есть даже что-то рыцарское. Ну, а раз мы не можем совершить полного обмена, не лучше ли тогда каждой оставаться с тем, что у нее есть.

Глава 30

Я не принимаю твоего вызова; если ты будешь так дерзко говорить со мной, я велю закрыть перед тобой ворота. Видишь вон то окно? Что ж, иди на приступ. Мне дела нет, я служу доброму герцогу Норфолку.

"Веселый черт из Эдмонтона" [c148]

Джулия Мэннеринг - Матильде Марчмонт

Я только что встала после болезни, милая Матильда, и теперь могу рассказать тебе, какие у нас произошли за эти дни ужасные события! Увы! Как надо остерегаться шутить с будущим! Прошлый раз я дописывала тебе письмо в самом веселом настроении и еще посмеялась над твоим вкусом к романтике и ко всему необыкновенному. Могла ли я тогда думать, что все это приключится именно со мной, и всего через несколько дней. Читать о разных ужасах или увидать их воочию - не то же ли это самое, что висеть над пропастью, вцепившись в какой-нибудь жалкий кустик, или восхищаться той же пропастью на пейзаже Сальватора Розы? Но не буду забегать вперед.

Первая часть рассказа страшна сама по себе, хоть непосредственно и не затрагивает моих собственных чувств. Ты, вероятно, знаешь, что наши края часто посещаются контрабандистами с острова Мэн, который находится неподалеку отсюда. Их немало, и все это люди без страха и совести; стоит кому-нибудь начать им противодействовать, как они становятся грозой всей округи. Местные власти из боязни или из других, еще менее благородных побуждений не хотят с ними связываться, а безнаказанность делает этих людей еще более дерзкими и отчаянными. Казалось бы, что отец мой, человек здесь совсем новый и не занимающий никакой официальной должности, не имеет ко всему этому ни малейшего отношения. Но, как и сам он утверждает, он действительно родился в тот момент, когда Марс достиг своего апогея в небе, и в самые тихие и мирные периоды своей жизни он неожиданным образом становится участником и битв и кровопролитий.