Читать интересную книгу Пригов. Очерки художественного номинализма - Михаил Ямпольский

Пригов пишет:

И я есть в спокойном единстве со своим прошлым, просто, недвусмысленно присоединенным ко мне. Вернее, включенным в меня. Или, если хотите, я включен в него. Или, если хотите, чуть‐чуть посложнее, понаучнее: я есть собранный посредством единой, не подающейся узурпации чувствами, злобой или минутными выгодами, не обремененной ленью или коррупцией памятью. Пространством памяти. Неким заранее предположенным пространством до всякой памяти. Просто потенциальной возможностью ее и тем самым уже неизбежной провокацией (ЖВМ, с. 286).

Первоначально рассказчик говорит о своем единстве с прошлым, но прошлое это все время как бы отделяется от него. Теперь он уже сам включен в него, как некая пассивная единица, но дальше происходит еще один существенный сдвиг. Оказывается, он включен не столько даже в некую мнемоническую конфигурацию, фигуру воспоминаний, сколько в пространство, существующее до всякой памяти, как чистая потенция, возможность чего‐то. Пригов по существу описывает разрушение присутствия и индивидуации как путь к открытию чистой потенциальности.

Это пространство чистой возможности само по себе катастрофично, так как оно изгоняет из себя всякую конкретность присутствия, Dasein, как бы сказал бы Хайдеггер. Речь идет о некой форме бытования, не знающей индивидуации и, следовательно, полноценной экзистенции. Сущность тут как будто не достигает актуальности. Томас Уолл замечает по поводу такого рода существования:

Мы узнали от Хайдеггера, что существование – это возможность вообще, а потому не реализуемая в частности, невозможная в частности. Существование как всеобщность возможного – это именно невозможность; тревожащая невозможность Dasein – того самого сущего, которым я являюсь по существу[351].

Левинас утверждал, что существование предшествует миру и выражается в предельной пассивности лени, например, у Обломова:

Она – не мысль о будущем, за которой следует отказ от действия. Она заключается в конкретной полноте отказа от будущего. ‹…› Она – усталость от будущего[352].

И в этом смысле существование, как чистая потенциальность, целиком принадлежит прошлому, но прошлому, парадоксально располагающемуся вне пределов памяти. Ведь процесс припоминания, несмотря на частую его пассивность, все‐таки обладает направленностью, которой не знает «пространство до всякой памяти».

Мемуары в «Живите в Москве» уходят из индивидуальной памяти в пространство чистой возможности и пассивности, которое в силу своего совпадения с абсолютным прошлым абсолютно детерминировано. Оно как будто прочерчено неотвратимыми маршрутами, манифестирующими пассивность самой потенциальности. Вот как описывает Пригов такую безличную память до всякой памяти:

Но пространство – чисто и прохладно. Силовые линии его, хоть и проложены нами, вернее, в сотрудничестве с нами, несут в себе все черты уникальности, неподдельности абсолютных мировых линий. Надо просто охладить себя до полного совпадения с ними, попадания в них. И они понесут с дикой скоростью по единственно возможным для этого пространства направлениям. А может, и наоборот, неимоверно медленно, незамечаемо для обычного бытового глаза и ощущения времени, они повлекут тебя, как бы даже одновременно оставляя застывшим и отрешенным на месте. Но тоже в пределах единственного направления, только и возможного в данном пространстве. А поскольку это пространство единственное нам возможное, то и направления – единственные для нас возможные в пределах положенной нам антропологии, включающей в себя только толстые материальные наши тела и агрегатные состояния, но также тела ментальные, астральные и уж полностью бескачественные, типа тел первой, второй, третьей заключительной смертей. Эти направления, пространства, линии суть больше проявление жизни, чем сама жизнь, еще не ставшая точной и четкой. Я это знаю. Я там был (ЖВМ, с. 286).

Направления движения в пространстве, предшествующем памяти, в существовании, предшествующем сущему, абсолютно детерминированы. Но движение в них имеет странный характер тотальной пассивности. Более того, оно как бы возвращает сущее к неопределенности бытия. Сначала упоминаются материальные тела и агрегатные состояния, потом на смену им приходит нечто «бескачественное», и весь этот процесс детерминированного движения увенчивается смертью, в которой жизнь проявляет себя больше, чем в самой жизни. К тому же все это пространство определяется именно как всеобщее пространство нашей антропологии, человеческого вида как такового. Собственно, существование – эта «всеобщность возможного, – как правильно указывал Уолл, – это именно невозможность».

8. ТРАНСЦЕНДИРУЮЩАЯ ГЕОМЕТРИЯ

Однажды Пригов написал о просторе, что у него

есть несколько определений: как ничто, как часть чего‐то, как облегающая пленка пластичной таксономии и как сама по себе возможная чистая неактуализируемая потенциальность (ИИУ, с. 163).

У Пригова все эти три аспекта часто соединены. Жизнь поэтому может именно являть себя в формах и чистой потенциальности, и совершенного ничто. В «Исчислениях и установлениях» Пригов поместил важный текст «Трансцендирующая геометрия» (1998), написанный примерно в то же время, когда он работал над «Живите в Москве». «Трансцендирующая» у Пригова значит – выходящая за рамки чувственного опыта, но к тому же чуждая всякой аксиоматике и «логическим самоопределениям».

«Трансцендирующая геометрия», по‐видимому, связана с трансцендентальной геометрией, возникшей в XVII веке и связанной с проведенным Лейбницем различием между алгебраическими и трансцендентальными кривыми. Первые описываются в уравнениях, использующих рациональные числа, вторые же описываются через уравнения с иррациональными числами или неопределенными величинами. Поскольку отношение между прямыми и кривыми не может быть выражено в рациональных числах и постигнуто умом, Декарт считал, что кривые могут быть определены только через измерение расстояний между составляющими их точками по прямой. При этом тот же Декарт считал истинными геометрическими кривыми такие, которые «мы можем представить себе описываемыми непрерывным движением»[353]. Это движение имеет существенный смысл, так как оно генерирует кривые и позволяет понимать их в категориях «генеративных определений» в смысле Гоббса и Спинозы. Кривая, таким образом, объясняется через движение, ее порождающее. Но это движение и его непрерывность входят в противоречие с бесконечным количеством точек на кривой, позволяющих ее измерять и выражать в числах. Генеративная динамика предполагает непрерывность движения, измерение расстояния между точками – дискретность. Чтобы описать кривую через измерение расстояния между точками, необходимо измерить расстояние между бесконечным количеством точек. В письме к Мерсенну от 11 октября 1638 года Декарт, впрочем, утверждает, что сама идея, будто кривая состоит из бесконечного количества точек, – чистая фантазия[354].

Дэвид Лахтерман так суммирует взгляд Декарта на эту проблему:

Его позиция, таким образом, выглядит так, что место (locus) не состоит ab initio из бесконечного множества точек, но порождает эти точки (bring those points into being), в то время как само оно находится in statu fiendi, на пути к становлению. Граф, который может быть «построен» между дискретными точками, в действительности – не конструируем, это, по мнению Декарта, механическая или трансцендентальная кривая. Действительно, постараться «прочертить все точки с помощью встречи двух независимых движений» – это для него то же, что быть неспособным «геометрически найти какую‐либо из точек, что необходимо для извлечения результатов», из таких неалгебраических кривых…[355]

Отсутствие бесконечного количества точек на кривой означает, что сами эти точки генерируются пересечением кривой и прямой, но не принадлежат кривой как нечто онтологически данное. Лейбниц хорошо сформулировал суть этого положения:

…до обозначения нет никаких точек. Если шар касается плоскости, то местом касания будет точка; если тело пересекается с другим телом (или поверхность с поверхностью), то местом пересечения будет поверхность или линия. Помимо же этого они не существуют, и нет точек, линий, поверхностей, т. е. вообще оконечностей, кроме тех, которые возникают при делении: и в непрерывности нет частей, пока они не созданы делением[356].

Точка не существует, но генерируется, а потому не может быть основой измерения трансцендентальной кривой, избегающей любого измерения и дающейся только в генезисе.