- Простите меня, мсье де ля Тюльпан. Я умоляю вас!
- Конечно, мадам, не сомневайтесь. Ради ваших прекрасных глаз и ради любви, которую вы к нему испытываете, и ради любви, которую он испытывает к вам.
Бодрыми шагами он покинул комнату и несколько мгновений спустя вприпрыжку спустился с лестницы с тростью и маленьким чемоданчиком, в котором находилось все его имущество. Мария Лябрюни не шелохнулась. Тюльпан взял большой пистолет, который она бросила на стол, и засунул его за пояс под сюртук.
- Это на дорогу, если позволите! - (Он улыбнулся.) - Прощайте, Мария. Спасибо. - Потом, подойдя к двери, обернулся и спросил: Он хочет, чтобы я умер. Почему?
- Вы незаконный сын его отца. Доказательство этому ваша татуировка. Мой муж думает, что в завещании есть что-то в вашу пользу.
- О! - Это все, что сказал Тюльпан. Вот так, совершенно неожиданно вы узнаете, что являетесь сыном герцога, сводным братом другого, попадаете в общество сильных мира сего, вы ошеломлены, у вас внутри все дрожит, оказывается вам повезло больше, чем Джону Полю Джонсу, вам удалось частично раскрыть ваше происхождение, ваша личность начала появляться на горизонте, ваша кровь заметно голубеет - что же можно сказать в этом случае кроме "О!". Именно это и сделал Тюльпан: он сказал "О!". Мы предоставляем более утонченному уху труд различить бесчисленные оттенки этого звука - "О!" - и выделить все гармонические составляющие.
* * *
Гром и молния! Когда Лябрюни и двое его подручных, Ансельм ле Вё и Жан ля Балафр, с оружием в руках соскочили с коней возле дома, от Тюльпана осталась лишь тень. Он исчез. В углу кухни, связанная по рукам и ногам и с плотно заткну тым ртом лежала Мария Лябрюни и слабо стонала. Именно на эту мизансцену и рассчитывал Тюльпан. Мария была не слишком огорчена, тогда как в криках Лябрюни перемешались проклятия и стенания, потом раздраженным тоном он потребовал у Марии отчета, что здесь произошло.
- Но ты же сам все хорошо видишь! - воскликнула она с неожиданным пылом. - Что тебе, нужно объяснить, чтобы ты понял, что он сбежал?
- Давно это случилось?
- Откуда я знаю? Я потеряла сознание.
- Боже мой, Боже мой, - повторял потрясенный Лябрюни, глядя на своих ошеломленных партнеров. - Я пропал! Сбежал! Герцог оторвет мне голову! А я, что я ему скажу? - Он уже видел как неизбежные громы и молнии обрушиваются на него.
- И ты не смогла воспользоваться пистолетом?
- Он вырвал его у меня из рук.
- Не плачь, мой ангел! Почему ты так плачешь?
И вдруг, увидев, как она возбуждена, он содрогнулся от ужасной мысли.
- По крайней мере он не надругался над тобой? Мария, ответь мне! Ты осталась чиста!
Да, она осталась чиста. Но была в ярости. Дело в том, что пока она лежала связанной, у неё было время подумать над тем, какая роль была ей предназначена в этой истории, которую она по своей природной наивности или по отсутствию воображения представляла себе довольно абстрактно. Замечания Тюльпана насчет Лябрюни, то, что он назвал его грязной душенкой и коровьим дерьмом, вызвали в ней чувство горького возмущения. Вот почему, вспыхнув, она воскликнула: - Надругался! Вовсе нет, мсье. Он слишком хорошо воспитан для того, чтобы надругаться надо мной. Я только предложила ему себя. Разве это не входило в мои обязанности?
- Не говори мне, что ты...
- Именно так, я! (И когда она поняла, что взяла реванш, то к ней вернулось хорошее расположение духа:) - И я все ему рассказала, мсье, почему вы устроили эту засаду и кто он такой на самом деле.
- Ты это сделала? - Удар обухом по голове не произвел бы на Лябрюни столь ужасного впечатления. Но, забыв на мгновение свой страх перед герцогом Шартрским, он задумался о своей уже достаточно потрепанной чести и воскликнул:
- Но с какой стати ты выдала ему это? Государственную тайну, Пресвятая Дева! Почему ты это сделала? Он что, бил тебя, пытал? - продолжал в отчаянии вопрошать Лябрюни. И здесь он получил второй удар:
- Вовсе нет, мсье. Я сделала это для того, чтобы доставить ему удовольствие.
- Но как он смог вырвать у тебя признание по делу, о котором он ничего не знал?
- У меня вырвалось какое-то слово, мсье, которое позволило ему догадаться. Какое это было слово, я не знаю. Как говорится, не так уж много слов говорят, когда удовольствие так велико, не так ли?
Жан ля Балафр и Ансельм ле Вё скромно вышли на цыпочках и чертили каблуками своих сапог в пыли на аллее, поджидая когда появится Лябрюни. Он наконец вышел, выжатый как лимон, и произнес только одно слово, которое они с трудом разобрали: Париж.
Полчаса спустя зеленый от страха, на подгибающихся ногах, Лябрюни стоял перед герцогом, пытаясь как-то оправдаться.
- Монсеньор, я тысячу раз заслуживаю наказания. Я согласен на все. Я должен был все сделать один, но подумал, что втроем мы лучше справимся с человеком, храбрость и сила которого общеизвестны, это привело к тому, что я потерял драгоценные три четверти часа. Когда я прискакал домой, то увидел свою жену, мадам Лябрюни, избитую и подвергнутую пыткам, вынужденную признаться этому человеку в том, какая задача была мне поручена.
- Следовательно, теперь у него нет сомнений?
- Я не знаю, как это произошло, но теперь он совершенно уверен.
В огромном кабинете воцарилась такая тишина, что, казалось, её можно резать ножом. Снаружи из садов, окружавщих дворец Пале-Рояль, доносились шорохи и шепоты, утренние проститутки начали прибывать на свои посты. Герцог, который был в одной рубашке и чистил ногти ножом с перламутровой рукояткой, казалось раздумывал, и Лябрюнни не сомневался в том, что он обдумывает как его наказать (Боже мой!). Во всяком случае его вышвырнут вон. Но герцог спокойно с легкой улыбкой, словно думая о чем-то приятном, спросил его:
- Так говоришь, он...
- Моя жена...
- Да, избита, подвергнута пыткам и, я надеюсь, изнасилована?
- Да, монсеньор, - сказал Лябрюни, думая, что это доставит герцогу удовольствие.
- Она так сказала? Хорошо, я не выгоню тебя, Лябрюни. Хитрецов вроде тебя довольно трудно найти. Отправляйся в Баньоль. И чтобы тебя никто не видел, понял? Там как можно скорее свяжись с Риччоли. Ты меня понял? Я вижу, что понял. Вон, паршивец.
3
Вот уже несколько лет, как старый герцог Орлеанский переехал в Баньоль, расположенный в нескольких лье от Парижа, великолепную резиденцию, которую он покидал всего лишь несколько раз в году, чтобы отправиться на бал или в оперу. В ту пору ему было пятьдесят четыре года и оставаясь вдовцом после смерти в 1759 году Генриетты де Бурбон-Конти, подарившей ему двух детей: Луизу Марию Терезу Матильду, герцогинню де Бурбон, и Луи Филиппа Жозефа, герцога Шартрского, которого мы уже видели, он секретно обвенчался в 1773 году с мадам Монтессон.