Читать интересную книгу Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

Публика встает, оркестр тоже, и тут сюрприз: в проходе появляется несколько новобрачных пар. Они идут вдоль зала, а оркестр играет марш в третий раз. Публика в слезах восторга. А молодые? Как они очаровательно счастливы! Они едва касаются пола, они парят в этой симфонии счастья, радости и благодати! Мендельсон почувствовал и передал настроение совершенно верно. Публика покорена, она уже не черствая, она готова откликаться и музыке и всему, что происходит в жизни. Восторг!

Делается маленький антракт. В это время на сцене перед оркестром устанавливают рояль. Звонок, другой. Все рассаживаются. Обмениваются предположениями: если рояль на сцене, то, верно, будет исполняться один из концертов для фортепиано с оркестром Шопена. И вот оркестр на месте. Медленно и, я бы сказал, настораживающе медленно, выходит пианист. Он садится к роялю и долго не начинает, как бы чего-то выжидая. У возбужденной публики в ушах все еще продолжают звучать свадебные фанфары. Наконец она утихомиривается, но пианист по-прежнему неподвижен. Свет в зале меркнет, на окна опускаются тяжелые мрачные шторы. По всему залу распространяется подсознательная тревога: что это, зачем? И вот, когда тишина уже готова взорваться, пианист берет негромкие траурные шопеновские аккорды. Зал вначале испытывает даже облегчение. Ну, наконец-то хоть какие-то звуки. Тяжелой поступью басов марш постепенно набирает полновесное звучание, затем все идет на спад. После окончания прием довольно скромный. Пианист кланяется, и тут же ему на смену выходит органист. Марш звучит в органном исполнении.

— Орган недостаточно отлажен, — позволил себе напомнить Ткаллер.

— Уверяю вас, орган будет звучать великолепно. Вот тут уже можно зал подсветить — высветить один угол, куда невольно втягивает траурная мелодия. Как ты ни сопротивляйся, траурная тема тебя не отпускает. Ты у нее в плену. Мрачно на душе после органного исполнения. И чтобы рассеять этот мрак, эту же мелодию начинает выводить струнный камерный оркестр, а подпевать им выйдет капелла мальчиков — славненьких таких красавчиков, с бантиками. Особенно трогательно выйдет у них средняя мажорная часть — светлая, ясная, обнадеживающая. Но это еще более удручает слушателей — ведь деток тоже притягивает загробный мир. Деток особенно жаль. Думаю, петь они должны в беленьких воротничках, но совершенно черных рубашечках.

— Довольно! — вырвалось у Ткаллера. — Кроме того, что вы циник, вы еще и…

— Тише, тише… — приложил палец к губам посетитель. — Это еще не все. Далеко не все, уважаемый. После мальчиков снова контраст: медная группа симфонического. А мальчики берут маленький гробик и несут его на цыпочках через весь зал. Тут уже в публике кое-кто не выдерживает, уходит с этакого концертика. А наиболее стойким — еще сюрпризик. Марш Шопена играет большой симфонический оркестр. Из боковых дверей выходят служащие погребальной конторы и несут гробы через весь зал. Ставят их, открывают и… прошу заметить, приглашают желающих лечь. Ну, не навсегда, не навсегда, а только примериться, попробовать: уютно ли, не будет ли поджимать? Тут уже много слабонервного народа покинет зал. И вот, когда они будут уходить стадом, дать последнее исполнение Траурного марша си бемоль минор Фридерика Шопена. В этом исполнении предлагается участвовать всем. На сцене пианист, органист, симфонический оркестр и сводный хор. Где-то с середины исполнения дать ослепительный свет. Дирижер поворачивается к слушателям, взмах руками — и звучат стены! С хором должны вступить слушатели. Отпевание самих себя! Это колоссально! Вот, господин Ткаллер, какую возможность вы упустили.

— Какая жуть! — вытирал холодный пот Ткаллер, — Мне и в голову бы не пришло. Вы, безусловно, талантливый режиссер. С фантазией…

— Вот это и было бы настоящим испытанием, — ответил твидовый гость, — А какой был бы резонанс! Вот реклама, так реклама! Ради этого стоило и конкурс устроить. Компьютер «Кондзё» вычислил все верно. Я что? Просто исполнитель.

— Но люди не заслужили такого страшного испытания.

— Люди не заслужили? — удивился необычный гость.

— По крайней мере, люди нашего города.

— Нет такого наказания, которого бы не заслужили люди. Как ваш Мэр называет город? Вечного спокойствия? Вашему городу нужна встряска! Да, может быть, чтобы существование в этом стоячем болотце сделалось настоящей жизнью, жителей нужно было удостоить подлинного переживания? Или напомаженная публика будет пребывать в очаровательном тумане Восьмой симфонии Шуберта и безудержном ликовании бетховенской Оды к радости. Да здравствует! Да процветает! Хотя в реальной жизни ничего не здравствует и уж тем более не процветает.

Вы послушали свою жену и сделались преступником. Познав истину, вы испугались и отвернулись от нее. Вы должны решиться…

— Но… все уже сделано, — развел руками директор зала.

— В ваших силах это «все» исправить.

Ткаллер посмотрел на часы:

— Извините, мне пора.

— Смею надеяться, о нашей беседе — никому. И напоминаю, господин Ткаллер, у вас еще будет время подумать и принять решение.

Ткаллер некоторое время сидел, будто провалившись в небытие. Потом выглянул в коридор — никого. Директор направился к переплетчику — только с ним и можно было перекинуться словом в эту минуту. Бесшумно подкрался к дверям. Чуть приоткрыл их. Матвей стоял к нему спиной и напевал бодрую советско-казацкую песню:

Полны, полны колхозные амбары,Привольно жить нам стало на Дону.Эх, проливали кровь свою недаромМы на полях в гражданскую войну!Эх, проливали…

Обернувшись на стук, Матвей охотно доложил, что работа почти закончена.

— Вид достойный, — кивал Ткаллер, — Надеюсь, вы закрепили партитуры самым лучшим клеем? Наш дирижер во время исполнения обращается с нотами чрезвычайно эмоционально.

— Вспомнился мне московский сапожник Яша Гомер, — усмехнулся Матвей, — Принес я как-то ему ботинки, говорю: «Почини, Яшенька, подошвы. Только посади на самый лучший клей». А Яша отвечает: «Шо ты меня потешаешь, Мотя? Лучший советский клей — это гвозди!» Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей! — неожиданно продекламировал Кувайцев, подняв кулак, — Вот вам наша Девятая симфония!

— К вам больше никто не приходил? — спросил настороженный этим боеспособным кулаком Ткаллер, — В твидовом костюме?

Матвей отрицательно покачал головой.

— Ну и хорошо, Матвей Сергеевич. Надевайте свой выдающийся костюм, берите партитуры и пора на центральные двери.

— Присядем на дорожку, — предложил Матвей. Сели, — Скоро на площади будет кутерьма. Только появимся: репортеры, комментаторы, шизофреники, полиция. Успевай только жмуриться.

— А вдруг мы откроем дверь — а там никого? — спросил Ткаллер тихо и доверительно, — Ни единой живой души. Лишь ветер на пустой площади. И какие-то бумажки летают. Схватим бумажку, а это партитурный лист Траурного марша. А, Матвей?

— Господин Ткаллер, будет вам страху нагонять.

— Неужели страшно стало? Или опять своей разведки боитесь? Так ваше дело десятое: что дали, то и переплетай. Устраивает?

— Давайте ничего не думать и ни о чем не вспоминать, — попросил Матвей любезно и жалобно, — Да и время. Пора идти к дверям.

Комиссия в зале

На площади Искусств в это время закончился конкурс красоты. Мисс Фестиваль стала белокурая красавица Кэтрин Лоуренс, и все внимание было приковано к ней. У нее просили автографы, ее фотографировали, задавали самые невероятные вопросы, желая побольше узнать о ней. Нельзя сказать, что Кэтрин обладала самой тонкой талией или самой очаровательной улыбкой. Она взяла другим! В программе был конкурс: кто оригинальнее и трогательнее объяснится в любви. Нежные слова, бурные объяснения — у некоторых даже со слезами, упреками, ревностью… Все это позабавило многотысячную толпу, но не покорило ее. Кэтрин же не закатывала глаза, не сыпала градом упреков, не корила и не умоляла — просто с кошачьей грацией стояла перед микрофоном и говорила томным, чувственным полушепотом: «Сладенький… Ну, что ты хочешь?… Ой, какой ты весь сладенький…» И в этом была такая смесь плотоядной чувственности и наивности, что вся мужская половина площади скрипела зубами и утробно стонала, откровенно жалуясь на судьбу. Вот так Кэтрин и стала победительницей.

Рядом с Мисс Фестиваль находились ее родители. Мамочка — моложавая и стройная, как будто родила свою дочурку лет в десять. Папаша поведал о себе, что является владельцем ресторана и надеется, что успех дочери пойдет на пользу предприятию. Вечерами дочка будет выходить в зал, беседовать с клиентами и немножко петь. Ведь у дочери такой приятный голос, вы заметили?

Более всех ликовал жених Кэтрин — молодой и, судя по всему, богатый. Он охотно рассказывал, как познакомился с Кэтрин, как пережил «пароксизм любовной экзальтации» и как они любят друг друга. Теперь они помолвлены, хотя поначалу его родители были против, подыскивая невесту побогаче.