Через маленькое окно моей камеры можно видеть кусок поля за тюремной стеной. Я часами стоял у окна, надеясь, что смогу увидеть кого-либо из друзей или жену, и сегодня был чудесным образом вознагражден за терпение. Стоя у окна, я внезапно заметил ее. Какое счастье! Я закричал и стал махать грязным полотенцем, чтобы привлечь ее внимание, и это мне удалось. Моя бедная и дорогая жена! Несколько минут мы молча смотрели друг на друга. Это все, что мы могли, но какое это было счастье! Благодарение Богу! (*44)
Наступила первая годовщина большевистского переворота - 7 ноября. Вчера "красные попы" принесли своему ненасытному богу небывалые человеческие жертвы. Двенадцать казненных сразу. Теперь, сказали нам, три дня никого не будут казнить. В официальной газете это представлено как "амнистия". Ну что же, мы все получили три лишних дня жизни, пока чудовище будет переваривать мясо последних жертв. Возможно через три дня оно так проголодается, что потребует дополнительного питания.
Меня снова вернули в общую камеру. Почему? Не знаю. В камере многое изменилось. Двое умерли от тифа, одного освободили, человек двадцать пять "освободили" от жизни. На место выбывших пришли новые заключенные, в основном крестьяне. Свято место революции пусто не бывает.
Три сравнительно спокойных дня минули. Мои опасения относительно аппетита революции подтвердились. Сегодня в десять вечера жрецы ненасытного молоха снова явились за жертвами. Но вместо трех-пяти человек, т. е. средней ежедневной дани, они взяли шестнадцать осужденных сразу. Как обычно, фамилии жертв громко зачитывались по списку. Все названные стали суетливо натягивать пальто и прощаться с остающимися. Все, кроме одного. Он не двинулся с места и продолжал лежать на полу.
- Я не пойду, - сказал он. - Если желаете расстрелять, вам придется самим нести меня.
- Тогда, может быть, это заставит тебя пошевелиться, - сказал все тот же Петерсон, приставив револьвер к голове лежавшего на полу человека.
- Стреляй! Лучше умереть здесь, чем там, - безучастно ответил заключенный.
- Как хочешь! Вытащите его! - крикнул Петерсон.
Снова ужасная тишина повисла в камере. Затем раздались четыре выстрела в тюремном дворе.
- Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего и прости ему все согрешения вольныя и невольныя, и даруй ему Царствие Небесное, - молился старый крестьянин, стоя на коленях и истово крестясь. Все заключенные тоже опустились на колени и начали творить крестные знамения.
- Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Пречистая Дево. Ты нам помози, на Тебе надеемся, и Тобою хвалимся, - затянул молитву священник, - Твои бо есмы рабы, да не постыдимся (*45), - подхватили молитву все заключенные в полный голос.
Это была истинная молитва. Никогда прежде я не слышал ничего подобного. В ней полной мерой отразились любовь к жизни, отчаяние и страдания этих людей, и вся вера в Бога их беспомощных душ.
* * *
- Сорокин, одевайтесь, пойдете с нами, - такой приказ получил я от четырех коммунистов, вошедших сегодня в нашу камеру. Вот, наконец, подошла и моя очередь. Ну что же, я был готов. Только почувствовал, как внутри меня что-то внезапно оборвалось и холодный озноб прошел по телу. Собрав все свое мужество, не торопясь, я начал прощаться с сокамерниками. "Прощайте, друзья... прощайте".
- Сюда, - один из конвоиров указал на дверь тюремной канцелярии. Человек с длинным носом предложил мне сесть. Я сел.
- Вам знакома эта телеграмма? - он протянул мне клочок бумаги.
- "В четверг Н. Чайковский выезжает из Вологды на пароходе "Учредитель"", - прочел я. - Нет, никогда не видел ее.
- Тем не менее эта телеграмма адресована вам, разве нет?
- Я мог бы с таким же успехом заявить, что она адресована вам.
- Вы можете упорствовать, отрицая очевидное, - сказал чекист, допрашивавший меня, - но это бесполезно. Ваше участие в контрреволюционном выступлении в Архангельске известно, и приговор ваш уже вынесен.
- Если это так, что еще от меня нужно?
- Уведите его.
В камере меня встретили поздравлениями, но надежды это не прибавило. Сегодняшний допрос подсказал мне, что моя песенка подходит к концу. Дни ползут, как вши, один за другим. Каждую ночь одна и та же процедура отбора жертв на убой. Ожидание становится совершенно невыносимым. Было бы легче пойти и встретить смерть, чем медленно умирать день ото дня. Трудно сохранять внешнее спокойствие много недель подряд. Два дня, три, пять - куда ни шло, но неделями! - это очень трудно даже для самых храбрых людей. Я старался простудиться, заразиться тифом, что угодно, лишь бы приблизить конец. Все остальные поступали так же. Между нами возникала настоящая конкуренция за место рядом с тифозными больными. Некоторые снимали вшей с тех, кто был уже без сознания и умирал, и сажали насекомых на себя.
...Сегодня расстреляли семерых.
...Сегодня - троих.
...Сегодня только одна жертва.
...Сегодня - девять человек.
Смерть ходила рядом, но пока не трогала меня. Сегодня еще трое расстреляны. Боже мой! Как долго будет продолжаться эта пытка? Я помню описание якобинского террора. Красный террор очень похож на него. История повторяется.
Только что привели шестьдесят семь новых заключенных, среди них пять женщин и четверо детей. Это крестьяне, которые осмелились сопротивляться, когда коммунисты явились "национализировать" все их зерно, скот и другое имущество. На подавление бунта в селах были посланы пушки и пулеметы. Три населенных пункта разрушены до основания и сожжены, много крестьян убито, сотня арестована (*46). Те шестьдесят семь человек в ужасном состояний - руки переломаны, на теле рваные раны и кровоподтеки. Маленькие дети горько плачут. Сколько же они выдержат в этом аду? Если страдают отцы, то почему маленькие безгрешные души должны мучиться вместе с ними? Тюрьма теперь переполнена.
Сегодня нас стало меньше. Большинство крестьян казнены. Одного ребенка оставили сиротой.
Благодарю Господа за сегодняшний день! Мне впервые разрешили выйти со всеми заключенными на сбор топлива по берегу Сухоны. Эта большая привилегия прежде была дана всем, кроме меня и двух других политических заключенных. В группе из примерно шестидесяти человек мы вышли из тюрьмы под строгой охраной. На улицах заключенные жадно собирали окурки, капустные листья и мерзлый картофель. Несколько друзей узнали меня, когда я проходил мимо, и поспешили к жене и брату сообщить об этом. Часом позже я увидел в некотором отдалении дорогих мне людей. В течение двух часов тяжелого труда я блаженствовал, видя их. Когда наша колонна потянулась обратно в тюрьму, мы прошли совсем рядом с ними. Слезы потекли из моих глаз. В лохмотьях, небритый, грязный, анемичный, я являл собой печальное зрелище. И все же я благословляю этот день, что дал мне радость встречи с женой и братом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});