Читать интересную книгу Грешница - Сергей Шхиян

— Пока ничего, но мне одна здешняя девушка подсунула отравленное питье. Я пыталась у нее узнать, по чьему указу она это сделала, а она вдруг сошла с ума.

Не иначе как бригадирская Катерина, она всегда была с придурью, — подумала Марья Ивановна. — Господи, какой стыд, кем теперь меня Алевтина посчитает. Ведь и в мыслях ничего такого не было, а он только обнял, я как будто поплыла и не смогла устоять.

Костюков, словно понял, о чем думает Маша, и объяснил:

— Вы, Алевтина Сергеевна, ничего такого не думайте. Я погадал Марье Ивановне, и вышло, что она все равно за меня замуж выйдет, вот мы и решили, чего ждать…

— Я и не думаю. Дело живое, с кем не бывает. Если конечно замуж, то о чем разговор, — не зная чем успокоить Машу, не очень вразумительно ответила я. — Как говорится совет, да любовь.

— Правда, ты Алевтинушка меня не осуждаешь? — высунулась из-под душного тулупа, раскаивающаяся блудница. — Ты знаешь, я сама не знаю, как все получилось, только мне Илья Ефимович как-то сразу на душу лег!

И не только на душу, — подумала я. — Ну отчего мы бабы такие глупые и доверчивые!

— А отравы, вы не бойтесь. Вас никакая отрава никакая не возьмет, это я точно знаю. Вам нужно бояться маленького человека, — успокоил меня Костюков.

— Почему маленького? — не поняла я.

Трегубова маленьким посчитать было трудно, скорее большим.

В этот момент Илья Ефимович неловко повернулся, и я увидела, что они с Машей под тулупом лежат совсем голыми. Я удивилась, обычно русские девушки, ну, тогда, когда бывают с мужчинами, рубашки не снимают. Особенно днем.

— Так твоя жизненная линия говорит, — очень серьезно объяснил Костюков, — от маленьких людей в ближайшее время, будет тебе большая досада. Особенно опасайся одного с пронзительным взглядом. Больше ничего на твоей руке я не увидел, узнал бы кого тебе точно опасаться, то предостерег.

— А с Алешей, то есть, с Алексеем Григорьевичем, все в порядке? Они с Иваном…

— О них не думай. Живыми и здоровыми вернутся завтра к полуночи. О себе беспокойся. Тебя ждет трудная ночь. Пистолет не потеряла?

— Нет, он лежит у меня в комнате под подушкой.

— Вот и хорошо, а ты этой ночью лучше вовсе не спи. Я бы тебе помог, только, сама видишь, хвораю. Да и не способен я к ратным делам.

— Спасибо, за предупреждение, постараюсь, как-нибудь справиться сама, — стараясь, чтобы голос прозвучал уверено, сказала я, на самом деле, чувствовала, что мне делается очень страшно.

Мне оставалось только пожелать им спокойной ночи и уйти. Два человека, которым я могла здесь доверять, Костюков и Марья Ивановна, ради греховных занятий, фактически бросали меня на произвол судьбы. Но я помнила слова, не судите, да не судимы будете, и не возроптала.

Когда я вышла из конюшни, было еще светло, но солнца уже не было видно, начинались длинные летние сумерки. Вечер был душный, и чувствовалось приближение грозы. На задней части усадьбы, где располагался скотный двор и конюшни, я не увидела ни одного человека. Меня это удивило. Раньше вечерами здесь было многолюдно.

Стараясь не путаться собственной тени, я пошла в сторону господского дома. Оказалось, что там, возле красного крыльца, собрались все обитатели усадьбы. Сначала я решила, что это какой-то сход, но, подойдя ближе, увидела, что люди стоят разрозненными кучками и чего-то ждут. Я медленно прошла через толпу и узнала, о чем они думают и разговаривают. Мои самые неприятные предположения подтверждались, Василий Иванович замышлял что-то мутное. Он объявил, что в честь своего выздоровления жалует дворовым десять ведер водки. Думаю, любому русскому человеку не трудно представить, чем такой праздник должен кончиться.

Разговоры о предстоящем празднике были самые радостные. Особенно всех впечатляло количество водки. Такой щедрости помещика радовались почти все, ну, может быть, за исключением нескольких женщин. Однако в лихорадочном ожидании предстоящего веселья, их никто не стал бы и слушать.

— Вот, барыня, значит, будет нынче и на нашей улице праздник! — радостно сказал мне незнакомый мужичок, с тощей, сивой бороденкой. — Наш барин не промах, недаром о нем говорят: душа человек!

— Это как есть, — поддержал его тощий, беззубый скотник, — барин — голубь, он знает, что простому человеку нужно. Да я за него жизни не пожалею! Ох, уж нынче и выпьем за его здоровье. Пусть сто лет живет, нам на радость!

— Вам бы только вино пить! — сердито сказала пожилая женщина. — Хорошо ли дело, невинных деток волк зарезал, а вы в будний день праздник празднуете!

— Ты, тетка Матрена, дура баба и понятие не имеешь! — набросился на нее молодой мужик с подбитым глазом. — Мы же теперь можем выпить не только за здравие, но и за упокой. Деткам что, хуже на том свете будет, если мы немного порадуемся? Они и так уж, небось, стали ангелы небесные, пока мы, сироты, тут на земле мучаемся.

Парень был уже пьян и от жалости к себе заплакал. Остальные, те, кто слушал этот разговор, согласно кивали. Я не стала задерживаться и быстро ушла в свои покои. У нас в деревне особых пьянчуг не водилось. В святые праздники мужики выпивали, порой сильно. Бывали, конечно, и драки, не без этого, но чтобы в будний день пожаловать дворне сразу десять ведер водки, о таком я никогда и не слыхивала.

— Кузьма Платонович, — окликнула я управляющего, задумчиво смотревшего в окно зала, — это что же Трегубов такое придумал? Разве можно народ спаивать?

Он обернулся, посмотрел на меня слезящимися глазами и махнул рукой:

— Ваське теперь сам черт не брат. Сам пьян и народ допьяна, напоить хочет. Ушла бы ты, матушка, отсюда от греха подальше. Не равен час, мужички перепьются, и безобразничать начнут.

— Так куда уйти? — спросила я. — Не в лес же на ночь глядя. Может запретить попойку?

— Тогда еще хуже будет. Что обещано, вынь да положь. Уже и так пьяных много, а всем поперек пойдешь, взбунтуются и бед натворят. Твой-то супруг, не обещался к вечеру?

— Может и вернется, — осторожно ответила я. — Не знаю, как у них там получится.

Кузьма Платонович против меня ничего плохого не замышлял, но и не смотрел как раньше с откровенным вожделением. Видно было, что ему не до нежностей. Общая пьянка его пугала не меньше чем меня. Он-то, видно, еще лучше меня знал, чем обычно кончается наше национальное веселье.

— Дай-то бог, а то и не знаю, у кого помощи просить, — грустно сказал он. — Васька-то совсем обезумел, грозился все имение пропить и разорить, чтобы тебе ничего не досталось. Только, мне кажется, все он врет. Похоже, что-то подлое замышляет.

Я хотела ему сказать, что меня сегодня бригадирская дочь уже пыталась отравить, но не стала. Пустые разговоры и подозрения все равно ни к чему не вели.

— Пойду, пройдусь перед сном, — сказала я, собираясь погулять под окнами Трегубова, вдруг удастся услышать что-нибудь полезное.

— Не стоит, — покачал головой Кузьма Платонович, — вам сегодня одной не нужно гулять. Теперь можно всякого подарка ожидать. Нападут из-за угла — ищи виноватого! Потом отправят вместо душегуба какого-нибудь бесполезного человечка на каторгу в Сибирь, и все наказание.

— Наверное, вы правы, — согласилась я, пожелала управляющему покойной ночи и вернулась к себе.

Очень не вовремя мой Алеша занялся борьбой с оборотнями! Я согласна, он не виноват в том, что здесь происходит. Я сама от него все скрыла, но почувствовать, что мне грозит опасность, он мог бы!

Пока же ничего необычного в доме не происходило. Из зала я быстро пошла к себе и сразу же заперла на крюк дверь. В спальне вынула из-под подушки пистолет, еще раз его проверила и положила на видное место. Очень хотелось есть, но на ужин рассчитывать не стоило, кухонная прислуга в ожидании попойки вместе со все дворней была во дворе. Ко всем неудобствам добавилась приближающаяся гроза. Невдалеке сверкнула молния, раскатами прогремел гром, и порыв ветра, хлопнув створкой окна, едва не загасил свечу на столе.

В прежние времена я так боялась грозы, что пряталась от нее под печь или лавку и там тряслась от страха. Теперь благодаря Алеше знала, что молния это всего лишь электрический разряд, правда толком не понимала, что он такое, как попал на небо и почему так страшно блещет и громыхает. Гроза между тем приближалась, небо раскалывалось все громче, молнии освещали спальню быстрым голубым светом, и я, на всякий случай, помолившись Матушке Заступнице и архангелу Михаилу, легла в постель и закрылась с головой одеялом.

Молитва помогла. Гроза затихла, ливень скоро кончился, и тучи вместе с электричеством унесло ветром в сторону Троицка. Теперь можно было не опасаясь, что оно случайно в меня попадет, встать и хорошо запереть двери. Я уже знала, как легко снаружи поднять ножом дверной крюк, потому накрепко привязала его к проушине шелковой лентой. Теперь если кто-то даже попытается его поднять, у него все рано ничего не получится.