27 сентября Петр Леонидович записывает в ежедневнике: «Получил Анину телеграмму насчет приезда…» 28-го: «…Поехал в Негорелое встречать Аню». 29-го: «Приехали [в] 12 час. [в] Негорелое. Получил Анину телеграм[му]. Гуляли с 2 провожатыми с собак[ой]. Вечером 8.5 встретили Аню. Вещи не осматрива[ли]. Получили отдель[ное] купе в международном [вагоне]». 30-го: «Приехали с Аней в Москву…»
Анна Алексеевна провела в Москве и Ленинграде около двух месяцев.
23 ноября Капица пишет в ежедневнике: «…Уехала Аня в Кембридж».
Последний месяц разлуки
В письме № 1 (после возвращения Анны Алексеевны в Кембридж супруги начали новую нумерацию своих писем) Анна Алексеевна 27 ноября 1935 года пишет Петру Леонидовичу:
«…Пишу Тебе в поезде между Лондоном и Кембриджем, возвращаясь от тов. Озер[ского] (торгпред СССР в Англии. — П. Р.). Он был очень любезен, и с ним все благополучно. Передала письмо Ф. Я. [Рабиновича], и он записал все, что я его просила, а именно: 1) Переправить, во что бы то ни стало, большой генератор на последнем пароходе в Ленинград. Он при мне снесся с каким-то инженером или что-то в этом роде от Vickers’a[90] и спросил, возможно ли это сделать. Дело в том, что большой генератор Vickers’а перевозят из лаборатории до парохода. Оказалось, что только они и умеют это делать. <…> Все должно быть готово к 1 — му, когда можно будет начать перевозку.
К сожалению, дипкурьер едет только 10-го. 12-го он возьмет чемодан с бумагами, я его уложу и привезу, когда мне сообщат, в Лондон. Сделаю опись документов, пошлю Тебе копию, другую — в Аркос, а третью оставлю себе. Все наши частные вещи будут также отправлены на пароходе. <…>
У меня осталось впечатление, что наши взялись серьезно за это дело. <…> Так что Ты получишь библиотеку и манускрипты около 16–20 декабря. <…>
Дело обстоит так: 30-го [ноября] последнее голосование [в Кембриджском университете], и после этого все будет официально закончено.
Большая машина уедет первая, и потом будут постепенно высылаться приборы — по мере того, как будут поступать или оригиналы будут заменены. Университет в панике насчет людей, страшно боится, что их кто-либо будет уговаривать ехать (официально). <…> P[earson] очень хочет ехать. R[utherford] его не хочет отпускать, пока он не обучит Sadler’а всем премудростям. <…> Вообще R. боится оставить лабораторию без Р. и считает, что самое лучшее, чтобы ехал сначала L[aurman] на шесть месяцев, потом Р., а потом снова сговориться надо. Р. истосковался по Тебе и по работе, говорит, его задергали здесь и работа не та, что с Тобой. Ехать ему очень хочется. Условия ему подходят. Я, со своей стороны, думаю, что если он поедет зимой, то ему надо [дать] некоторую сумму подъемных на одежду. Это мое мнение. И он поехал бы хоть сейчас, вся задержка в R. Думаю, что и он уговорится. Дело в том, что Университет страшно жмет на R., чтобы лаборатория здесь работала. Вообще они считают, что R. is an innocent baby[91]. R., конечно, смеется на такие замечания, но с Университетом не хочет ссориться, да и себя обижать не хочет, но говорит, что только для Тебя и никого другого он на всю эту историю согласился. <…> Ребят нашла в прекрасном виде, в доме все в порядке и все веселы.
Целую крепко, и очень люблю, и постараюсь все устроить…»
«№ 2
2 декабря 1935 г., Кембридж
…Аппараты уезжают на этой неделе. Большой генератор, 3 [92]. Это все было сделано за последние два дня. Рабочие от Vickers’а работали день и ночь с субботы на воскресенье, и теперь все уже отсоединено и сделано. Завтра будут перевозить большую машину, которая будет отправлена в Лондон, там осмотрена Lloyds underwriters[93], ими и запакована и отправлена. Vickers берут на себя ответственность только до парохода, говорят, что в Союзе они никогда не отвечают, потому что там плохо грузят ящики на платформы, что они торчат во все стороны и очень часто встречным поездом груз бывает поврежден. Прими это к сведению и посмотри, чтобы когда в Ленинград все придет, чтобы было погружено хорошо. Я бы советовала Тебе поехать их встретить, я пошлю телеграмму, когда все будет погружено и отправлено. Одновременно отправляем мебель из лаборатории и все книги из лаборатории и дома. Также пианино и всю мелочь домашнюю. Здесь, в Кембридже, считают, что мало отправить всю лабораторию, но они приедут убедиться, что все установлено, все на месте и все работает. По всей вероятности, приедет John [Кокрофт], как только все будет отправлено, так что ревизия будет серьезная, и пусть наши это примут к сведению. Вообще, насколько мне кажется, будет Институт Физических Проблем филиалом Кембриджа, все собираются, и все хотят или приехать, или читать лекции, или работать. Очень оскандалятся наши, если будет идти так работа, как она идет сейчас. Интерес к этому предприятию колоссальный. <…>
John’а волнует вопрос кабелей — возможно ли будет их достать и пр. Вообще хорошо, что я здесь. Масса всяких вопросов, на которые я могу ответить или Тебя запросить, и вообще оказалось, когда я приехала, что гораздо больше можно послать, чем казалось раньше. Сейчас они все чувствуют Твое нетерпение, оно передается через меня, я тоже всех тормошу, тороплю, торчу в лаборатории и, главное, говорю с Тобой по телефону. Эмиль [Лаурман] все еще не знает, что ему делать, я его ругаю изредка и оставляю думать, потом ругаю опять. Он по каким-то семейным обстоятельствам говорит, что хотел бы £ 70, а не £ 60, но если очень трудно, то согласится на £ 60. Я сказала, что напишу Тебе, и если Ты найдешь возможным, то, конечно, сделаешь, но чтобы он помнил, что сейчас интересы страны стали Твоими интересами. Он удивился! Pearson выше всех похвал, тоскует по Тебе, как невеста…»
«№ 2
3 декабря 1935 г., Москва
…Я тебе не писал эти дни, так как вообще это время много писал, но вчера кончил[94]. Я вообще это время неважно себя чувствовал, немного шалило сердце, видно после гриппа. Но теперь мне лучше. В институте дела идут понемногу, медленно и медленно. Боюсь, что к приезду машины не все будет готово[95]. <…> Но вот что хорошо. Шурин механик Мин[аков] приехал и взялся за работу. Видно, он дельный парень и предан очень Шаль[никову]. Это характеризует хорошо Шаль[никова], если к нему так привязываются люди. Но самым большим сюрпризом был приезд сюда Колькиного стеклодува Петушкова. Он приехал проситься на работу сам, специально в Москву. Ну, конечно, я его принял. Он немного жилистый парень, но, говорят, лучший стеклодув в Союзе. Так что сейчас кадры подбираются. Есть, значит, уже 8 человек. Я, Шальников, потом я при[гласил] Стр[елкова]. Хотя [я] с ним не говорил, но, говорят, он хочет ко мне. Потом мастер М[инаков] и стеклодув П[етушков], Pearson, и если Laur[man] перестанет валять дурака, то он. Наконец, первого [декабря] появилась Оля Ст[ецкая]. Она принципиально согласна, только ей надо сдать работу и, конечно, надо оформить все. Так вот, это все прекрасные люди и вполне достаточное ядро, кругом которого будет расти институт. <…>
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});