— Юлия, зачем?! Тебе нельзя было этого делать! — он стал собой, заговорил эмоционально, видимо, сам не заметил, что заплакал.
— Франсуа, возьми! Я верю тебе!
Он кивнул, с осторожной бережностью взял Юлину отрезанную косичку.
— Надеюсь, это поможет, — Юля смотрела на него, но сейчас он выглядел ещё более беззащитным.
Он снова прижал ее к себе:
— Но твои чудесные волосы… — прошептал он. И в нём вдруг что-то замкнуло, он резко отстранился и со всего маха ударился головой о стену. — Юлия, нет! Не уходи! — но разговаривал он не с девушкой, а со стеной. — Юлия, ты веришь мне… я должен жить…
— Франсуа, я здесь, — потянулась к нему девушка. Она испугалась.
Но к нему резко подошел Люк, оттащил от стены, стиснул его руки:
— Франсуа, Франсуа, — спокойно говорил он. — Скажи мне, сколько в комнате лампочек.
Франсуа выдохнул, прикрыл глаза, и Люк отпустил его.
— Прости. Люк, спасибо, — спокойной заговорил он, а потом повернулся к Юле. Девушка застыла в ужасе, а Франсуа принялся тереть лоб, но потом посмотрел на волосы в руке и успокоился, тихо заговорил: — Прости меня, Юлия. Я сохраню твой оберег, буду их беречь. Спасибо.
— Лучше береги себя, — непроизвольно вырвалось у Юли.
Гостиная наполнилась голосами: вернулись фельдшеры в сопровождении отца Франсуа и мужа Эмили, они что-то обсуждали.
— Жюли, пойдём, — Люк всё ещё стоял рядом с Франсуа, он заговорил грустно, переводя взгляд с брата на девушку.
— А можно я останусь с Франсуа? — в надежде спросила у него Юля.
— Теперь нет, — вздохнув, проговорил он. — Пойдём. Пора.
— Юлия, мне жаль, — тихо проговорил ей вслед Франсуа.
38
Люк повёл Юлю к машине, и только когда они поехали, девушка поняла, что её немного трясет.
Они сидели молча. Девушка была растерянна, каждая мысль казалась абсурдной, несущественной и нереальной. Словно, весь разговор и случившееся в гостиной были наваждением, но когда Юля задумалась о том, что будет с Франсуа, снова разрыдалась: «Что я наделала?! Я же предала его, отказалась».
Когда Юля громко всхлипнула, Люк искоса поглядел на неё. Он протянул Юле бумажные платочки, девушка поблагодарила и стала вытирать слёзы и сморкаться.
— Вы оба ненормальные, — вдруг нарушил тишину Люк. Юля вздрогнула от его громкого голоса и повернулась. Он вздохнул, но, видимо, решил всё-таки кое-что прояснить. — Жюли, в нашем доме нельзя никого оскорблять и повышать голос. У мамы слабое сердце, и твоя выходка могла её убить.
— Простите, мне так жаль, — раскаялась Юля, совсем забыв про мадам Манжер. — Как она себя чувствует?
— Нормально, но до того как появились вы с Франсуа было лучше, — с некоторым холодом добавил он. — Поэтому я прошу тебя уехать.
Юля не сердилась, внутри, в мыслях и в сердце возникла пустота. Девушка молчала и не замечала, как слезы текли по её щекам, периодически она машинально всхлипывала и высмаркивалась в платок. И водитель, спустя пару поворотов, не выдержал и продолжил:
— Жюли, я очень ценю твой порыв спасти Франсуа, но он болен, и ты делаешь ему только хуже.
— Чем он болен? — нахмурилась Юля.
— У Франсуа одна из форм аутизма, но он этого не признает, — Люк вздохнул. — И он гений, и этого он тоже не понимает. Он совершенно безобиден и воспринимает мир как ребенок, не разбирается в людях, не видит истинных мотивов, не может отличить хорошее от плохого.
Юля с недоверием смотрела на Люка, она когда-то слышала об аутизме, но почему-то считала, что эта болезнь встречается только у детей, думала, что это вроде сложности в социальной адаптации. Водитель бросил взгляд на девушку и вновь заговорил:
— Жюли, ему нельзя верить, сейчас он может подстроиться под каждого человека, его уже не разоблачить. Стоит отдать ему должное, притворяется он мастерски, до его приступа я верил, что он излечился. Но когда он был младше, с ним было очень тяжело. Из-за него у нашей семьи постоянные проблемы, он окончательно подорвал здоровье матери, — Люк едва заметно нахмурился и вновь вздохнул.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Я знаю его настоящего, — тихо-тихо проговорила Юля.
— Не будь в этом так уверена. Он не чувствует того, что испытывают обычные люди: горя, любви, боли. Он не может их ощутить! Но он может сыграть тебе любую эмоцию.
— Неправда! Я видела его и счастливого, и грустного. Ему бывает больно, Франсуа умеет любить! — принялась защищать Юля.
Люк с любопытством посмотрел на девушку:
— Жюли, я знаю, каким он был в детстве, и вижу, какой он сейчас. Я не отрицаю, что он научился взаимодействовать с людьми, но банальные чувства у него развиты очень слабо. Он лишен сочувствия, эмпатии. У него по-другому работает мозг.
— Вы так о нём говорите, будто он не живой человек! — хмурилась девушка. — Он же ваш брат! Может, и есть у него какие-то странности, но он нормальный, он не сумасшедший! Да кем бы он ни был, почему вы не принимаете его?!
— Позволь, я тебе расскажу про него без утайки, а ты сама сделаешь выводы о его нормальности. Франсуа молчал до девяти лет, не разговаривал ни с кем, страдал дислексией — ни писать, ни читать не умел. Кто догадался купить ему в два года скрипку, непонятно. Отец говорит, что он подошёл к телевизору, ткнул пальцем и рыдал, если скрипка исчезала. И начал играть сутками напролет, он с ней даже спал. Мама думала, что у нас появился будущий Моцарт, восхищалась им, вся её жизнь вращалась вокруг Франсуа, она считала его особенным. Нам с Эмили едва ли не дышать запрещалась в его сторону, мы его часто отводили на чердак или в подвал, ему было всё равно, где играть, слушать это целыми днями было невыносимо. Он постоянно молчал, но если коснуться его скрипки или волос, лица, то включалась «сирена Франсуа» — он визжал как резаный. Однажды мы с Эм спрятали его смычок, и он разбил себе голову в кровь об стену. И если до этого мама не водила его к психиатрам, боялась, что это бросит тень на репутацию нашей семьи: Франсуа из музыкального гения превратится в простого психа. Но тут пришлось его положить в больницу, и когда ему стали давать лекарства, он заговорил. Для мамы это был удар — одаренный ребенок оказался аутистом.
Люк вел машину и не смотрел на девушку. Только на светофоре перевел на неё внимательный взгляд: Юля уже давно не плакала, повернулась к нему и вслушивалась в речь. Тронувшись с места, мужчина продолжил:
— Это был первый её инфаркт, ей стало плохо рядом с Франсуа, а он продолжил играть, потом отец спросил его, почему он не позвал на помощь. Знаешь, что он сказал: «Мама же легла спать». Она переживала из-за Франсуа, а доставалось нам с Эмили. Постоянно. Его курировал доктор, приезжал к нам домой, мама не хотела, чтобы Франсуа считали психом, но мы уговаривали положить его в больницу, он был ненормальным. Франсуа не ходил в школу, зато пошёл в оркестр, сам, — Люк даже головой покачал, поджав губы. — Мама как-то до него достучалась, слезами, разговорами, объяснила, что он должен закончить школу, с ним работал специальный учитель, он с самого начала выдал ему план на год и материалы. А Франсуа уже через два дня сдал итоговые тесты. — Люк бросил взгляд в сторону Юли, но она слушала со спокойствием на лице. — Он изучил всю школьную программу меньше, чем за год! Его признали гением, но, получив аттестат, он просто попросил вернуть ему скрипку и снова ушёл в оркестр. Учителя настаивали, что его нужно отдать в науку, он может сделать прорыв, но когда мама опять стала к нему пробиваться, требуя, чтобы он получил высшее образование, он сказал «хорошо» и пошёл учиться в консерваторию, — Люк фыркнул. — Вроде бы всё, куда уж дальше, Франсуа научился играть на всех музыкальных инструментах, но совершенно не умел взаимодействовать с людьми, ни с кем: ты с ним разговариваешь, а он берет и играет. Как можно быть гением и дирижировать лягушкам в пятнадцать лет?!
Даже Юля улыбнулась, но история Люка была лишь взглядом со стороны — всё это она уже слышала из уст Франсуа.