ягоды с сахаром – вкусно будет!
Строгал. Никак не мог прийти в себя.
– Держи, – передал ей оструганную палку. – Пойду на речку, умоюсь.
Шёл медленно, аккуратно, стараясь ни за что не задеть забинтованным пальцем на босой ноге.
Вода в реке тёмная. Возле берега – застыла – никуда не течёт. Опустился на колени. Захватывал пригоршнями, плескал на лицо. Мало! Скинул энцефалитку, майку – упёрся руками в дно – опустил голову под воду. Холодно, но приятно. Выпрямился – потекла вода по груди, по спине. Плескал на грудь, тёр подмышки. Ощущение если не чистоты, то, по крайней мере, свежести. Хотелось скинуть штаны, наплевав на забинтованный палец, влезть в воду целиком – вымыться. Не решился.
Она как чувствовала, что вернётся мокрым и замёрзшим – костёр полыхал весело и жарко.
– Вера, раз начали этот разговор… – Отодвинулся подальше от огня – уж больно припекало. – У тебя есть какая-нибудь версия, что же всё-таки произошло и почему?
– Есть.
– Тогда рассказывай. Я, пока тебя не было, пытался как-то проанализировать, но что-то ничего у меня не получается.
– Я так думаю… Кто-то узнал про алмазы. Про деду. Что сборщик. Знали, где летом стоять будем. Решили камни забрать. Это русские. На лодке. Мы видели. Может, с ними ясовей был – проводник. Наш. Но это неизвестно.
Деда заболел. Умирать собрался. Тут вы плывёте. Приходите в лагерь. Помогаете.
Если те, кто хотел камни забрать, пришли вслед за вами… Что они видят? Деда нет. Его либо в чуме держат, либо убили. Вы как хозяева в лагере распоряжаетесь.
Что им делать? Надо первыми стрелять. Чтобы неожиданно. Отца твоего убили. Мы убежали.
Они деду мёртвого нашли. Думают, камни у нас.
Ждут, что мы в лагерь вернёмся. Мы и вернулись…
Николая убили.
Остались ты и я. Мы больше в лагерь не идём. Они упустить нас боятся. У них лодка есть, они быстро передвигаться могут. Мы пешком медленно. Я думаю, они место удобное найдут и будут нас внизу ждать, когда сами на них выйдем.
Вот и всё… Уф!
А мы по другой реке выходить будем. Здесь ждать не станут. Они не ненцы. Они думают, что мы по тундре перейти не сможем. Думают, по той реке вниз пойдём.
Ты что думаешь?
– Подожди, дай переварю. Пока вроде всё складно.
Вадим был ошарашен. Эта ненка, девчонка, всё так складно изложила. Почему он до этого не додумался? Ума не хватило? Всё же на поверхности. Надо было просто совместить имеющиеся факты. Правда, он про алмазы ничего не знал. У неё было больше времени подумать.
– А как же Виталий? Он как-то не вписывается в эту схему.
– Сложно… – Вера подгребла палкой угли к центру костра. – Лодку его видели. Баллон пробит.
Может, возвращался? Заметил тех… или они – его.
Ты сказал, первый выстрел на реке был? Потом по лагерю?
– Да. На реке. Следующий – в собаку. Та завизжала. И только потом отец упал.
– Может, Виталий неожиданно подплыл. Они не ожидали, потому и выстрелили сразу.
Может, только ранили. Лодку повредили. В одежде, в сапогах не выплыть.
Потом уже по становищу стрелять стали.
– Значит, всё из-за алмазов этих чёртовых! – Вадим вскочил. – И отца, и Виталю, и Кольку! Мясорубка! Ведь хотели как лучше. Помочь хотели. А их…
Слёзы подступили к глазам. Чувствовал, ещё чуть-чуть, и сорвётся – начнёт плакать, кричать.
Запрокинул голову; казалось, так проще сдержать слёзы; заковылял, хромая, к краю поляны, к ельнику – только чтобы она не видела.
Вера произнесла, отрешённо глядя в огонь: «Да, Вадим, всё так… Ничего не поделать».
Почему она так просто об этом говорит? Ведь из-за неё всё! Из-за деда, из-за тайн этих ненецких, дурацких!
И вдруг понял, что хочет, ему нужно, чтобы она почувствовала себя виноватой. Легче тогда станет. Вина на неё ляжет. Тогда он сможет смотреть на неё по-другому, как бы свысока, прощая… За собой вину перестанет чувствовать, что жив остался, а они… И не важно станет, что это она его вытащила из этой мясорубки – спасла, не дала погибнуть. Её вина перекроет всё!
Кто она такая? Откуда взялась? Ведь я о ней ничего не знаю! Я даже не знаю, сколько ей лет.
Всё! Успокойся.
Сходил к реке. Умылся. Посидел на берегу. Замёрз.
Сыростью, вечерней холодной сыростью тянуло с реки. Трава под ногами холодная – вот-вот роса ляжет.
Вернулся к костру.
Вера толкушкой давила ягоды в котелке. Конец оструганной палки – бледно-оранжевый. Сахар рядом, на земле лежит – квадратики белые – пять штук. Так сладкого захотелось! Взять это белый квадратик в рот, прижать языком к нёбу и ждать, когда растворяться начнёт – хлынет сладость вместе со слюной – сосать, сглатывать. Лучше не смотреть.
– Вера, а сколько тебе лет?
– Девятнадцать. – Перестала орудовать палкой, смотрит на него.
На полгода младше всего…
И только сейчас смог сформулировать то, что всё это время никак не мог понять, что настораживало. Откуда она столько знает и умеет? Умеет – это ещё ладно… жизнь кочевая научила. А вот откуда столько знает? Какое у неё образование? В лучшем случае школа. Восемь классов, десять? И всё равно, это деревня или посёлок. А говорит-то как складно.
– Вера, только не обижайся – сколько ты классов закончила?
– Десять. Почти…
Деда весной из интерната забрал. Приехал – как снег на голову. Либо с ним в тундру, либо аттестат получать. Потом куда? Деда уедет…
Я не раздумывала. Мне интернат – во как! – ладонью наотмашь по горлу и слёзы в глазах. Но пересилила – улыбнулась. – Английский нравился. И ещё… Много книжек прочитала. Библиотека. Обидно! У вас, у русских, писателей много. А мы? У меня мечта была… Когда «Анну Каренину» читала… Знаешь, какая мечта? – Заёрзала на коленках, схватила за руку. – Спроси!
– Ну давай, давай, рассказывай. – Провёл ласково ладонью по лицу.
Уткнулась губами в ладонь. Шевелятся губы, щекочут.
– Мечта! Только ты не смейся. Это такая девичья мечта…
Руки на коленях сложила, выпрямилась, вытянулась в струнку, лицо вверх запрокинула, на него не смотрит, в небо смотрит.
– Найду я среди наших поэта. Ну… того, кто сочинять может… Я для него всем стану. Женой, конечно! Стелиться буду – только пиши, милый! Только пиши! Я всё на себя возьму. Хозяйство, детей. Пусть не получается, но ты пиши! Даже если бить будет, пить будет, другая женщина будет – пиши. Я потерплю.
– Бред! Зачем?
Вера, всё идёт по заведённым правилам – дом, семья, достаток, старость.