выехали в город за фруктами, вином и писко – вернулись уже в сумерках, мерцающих огоньками светлячков, и тут такое…
Пока товарищи в его с Гуселаповым номере сибаритствовали, Иванюта полночи провёл на террасе, в лихорадочном азарте собирая в морилку с оштукатуренной стены и кафельного пола дары ночной сельвы. Тут были длинношеии агры, блестящие синим металлом стафилины, стремительные скакуны-неотетрахи, золотистые циклоцефалы, дупляки с рогом на голове и возлюбленные Иванютой долгоносики – пара риностомусов с раздутой в шар грудью, пять мезокордилусов и несколько малышей, требующих работы с определителем. На свет, конечно, летели и ночные бабочки, и пёстрые лесные клопы, и нежно-зелёные кузнечики, и прочие эфемерные порождения мрака, но их Иванюта не трогал – чужого он не брал.
Утром, оставив машину на гостиничной парковке, отправились в отделение турагентства, взявшегося забросить их на неделю в гущу сельвы. Гуселапов, успев воспользоваться в номере Wi-Fi, был в курсе мировых новостей и теперь делился с товарищами:
– Учёные из Свободного университета Брюсселя выяснили, что за последние четыре года пылевые клещи стали проявлять признаки социального поведения.
– Надо же, – вздохнул Пётр Алексеевич. – Так вот кто придёт на смену человеку, когда уставший Бог вычешет его с лица земли, как репей с собаки.
– Бог, конечно, есть. – Гуселапов взялся за дужку очков, поудобнее пристраивая их на носу. – Но что-то его не видно.
– Наверно, он маленький, – предположила Полина.
При этих словах Иванюта ощутил, как в груди его с боку на бок повернулась тоска.
В конторе турагентства их передали под опеку парнишки-индейца лет двадцати двух, бегло говорящего по-английски. Тот, в шортах и шлёпках, привёл компанию на пристань полноводной желтовато-серой Мадре-де-Дьос. Там уже томились две молодые североамериканки с лёгким подкожным жирком, седой невысокий испанец, стайка неунывающих итальянцев и какая-то молчаливая пара неопределённой национальности – все намеревались вкусить первозданных красот тропических дебрей. Парнишка в шортах и шлёпках оказался гидом их группы, звали его Борис.
Разместились в длинной узкой лодке с навесом от дождя и двумя скамьями вдоль бортов. Нет, не пирога – как выглядит пирога, Иванюта знал из детских книжек. Лодочник завёл мотор и, оторвавшись от пристани, посудина заскользила вниз по реке, рассекая взблескивающую под солнцем мутноватую гладь. Американки кричали что-то друг другу в уши, перекрывая шум мотора. Пара неопределённой национальности, обнявшись, молча смотрела на реку. Седой испанец сутулился, устремив взгляд под ноги, будто пуды накопившейся усталости лежали на его плечах, как агнец на плечах Доброго Пастыря. Итальянцы жестикулировали и громко смеялись. «Это только кажется, – подумал Иванюта, – что в итальянцах нет ничего особенного, кроме жизнелюбия и проворства». Он извлёк из кармана блокнот и записал: «Одна из утончённых форм защиты своей приватности – демонстративный гедонизм и ироничность вкуса. Они ограждают от печалей, страданий и вообще всего серьёзного и глубокого. Весёлые остряки пользуются иронией, как театральным гримом. Они хотят, чтобы в них ошибались и не тревожили попытками добраться до нежной сердцевины». Подумав ещё немного, Иванюта записал: «Можно верить и в маленького Бога, как иные верят в неуловимые кварки и бозоны: мол, они, эти незримые крохи, и есть загадка и мотор Вселенной».
Через полчаса лодка пристала у глинистого берега к небольшому дощатому причалу. От причала лестница вела вверх, на крутой склон, местами переходящий в обрыв. Там, наверху, у леса была отвоёвана приличная делянка, расчищенная, окультуренная и превращённая в ухоженную цветущую поляну, на которой выстроились в два ряда штук восемь-десять бунгало на бетонных сваях плюс кухня с обеденной зоной и пара технических построек – возле них крутился персонал в виде двух голых по пояс индейцев. Зелень на поляне была подстрижена, возле домиков вызывающе алели кустистые цветы, а вдоль дорожек строем стояли банановые деревья, которые в действительности – трава.
Наверху у лестницы гостей встречала шустрая свинка-пекари с длинным рылом и рябой щетиной. Она была добродушна и любопытна, совала пятачок в подставленные ладони и вообще куда только можно. Американки завизжали от восторга – Борис сообщил, что свинку зовут Хиллари.
Если на реке ещё гулял ветерок и веяло свежестью, то лагерь накрывала банная духота – воздух был неподвижен, сыр и липок на ощупь. На ветке дерева у обрывистого берега сидели два сине-жёлтых ары и, склоняя набок головы, рассматривали гостей.
Когда в столовой выдавали ключи, Полина по настоянию Иванюты попросила поселить их в соседних бунгало на самом краю леса. Генератор, как предупредил Борис, работает здесь пять часов в сутки: утром с семи до девяти (закачивает воду в систему водоснабжения) и вечером с семи до десяти (подсветка погружающейся во тьму базы). В остальное время розетки мертвы. Иванюта был готов – с собой он прихватил запас батареек и два фонаря: мощный ручной для ночных прогулок и подвесной для экрана.
На террасе перед столовой болталась пара гамаков, а у крыльца к столбу был прикноплен лист бумаги с расписанием текущих мероприятий. Полина огласила. Через полчаса предстояла поездка к оборудованной в кронах деревьев на другом берегу Мадре-де-Дьос канатной дороге – вид на джунгли с высоты сорока пяти метров. Потом – обед. После обеда – посещение острова обезьян. Затем вечерняя прогулка на лодках и осмотр ночного лежбища кайманов.
– А ужин? – насторожился Гуселапов.
Полина успокоила:
– После кайманов – ужин.
Жилище состояло из просторной комнаты с двумя кроватями под марлевыми балдахинами и санузла. Потолка у комнаты не было – над головой углом уходила ввысь изнанка двускатной крыши. Верхние части фронтонов затягивала москитная сетка. Окна были без рам и стёкол – голый проём, закрытый той же москитной сеткой. Намётанный глаз Иванюты тут же узрел на оконной сети забравшегося в дом узкотелого брентида, а Гуселапов обнаружил в унитазе симпатичную жабу.
Когда товарищи в составе интернациональной группы отправились бродить в кронах сельвы, оставшийся в лагере Иванюта изготовил из двух пустых пластиковых бутылок пахучие ловушки, прорезав в боках оконца и вывалив на дно из контейнера забродившую смесь фруктов (собрал в Куско остатки застолья). Затем сложил в небольшой рюкзак совок, стопку одноразовых стаканчиков, жестяную банку пива, моток верёвки, бутылки-ловушки, склянку этилацетата и прочие принадлежности походной жучильни, после чего, закинув рюкзак за спину, отправился изучать окрестности.
Лес издавал бульканье, чмоканье, стоны и посвисты – голоса птиц звучали непривычно громко, смачно и зычно. Хиллари сперва увязалась за Иванютой, но вскоре отстала, потрусив по своим поросячьим делам. Обойдя границы поляны, где располагалась база, Иванюта обнаружил две тропы, уходящие вглубь сельвы, и ещё один спуск к реке, ведущий на вязкую глинистую отмель. Одна