Раньше он никогда не пытался уснуть после кошмара. Вставал, читал книгу или работал до рассвета. Вот и сейчас он попытался преодолеть навалившуюся на него тяжесть, но, чувствуя теплоту и гибкость обвивших его рук, не в силах сопротивляться, провалился в глубокий сон.
Каллум проснулся, услышав звяканье посуды и негромкие голоса. Он открыл глаза и обнаружил, что находится в спальне жены, в ее кровати, а сама она сидит у окна за маленьким столом в каком-то необыкновенном пеньюаре — в облаке кружев и воланов.
— Который час? И что это на тебе надето?
— Девять утра. А в этом пеньюаре я скорее раздета, чем одета. Так считает Дита, которая и уговорила купить его. — Она улыбалась, но ее глаза были тревожны. — Я послала сообщение на Лиденхолл-стрит, что ты задерживаешься. Вставай и выпей кофе.
— Прямо так? — Он потер небритую щеку.
— Сначала накинь халат, — улыбнулась она.
— Но я не могу. Мне надо принять ванну, побриться.
— Прошу тебя, Каллум.
Он взглянул на нее, она была свежа, как роза, выступающая из своих кружев, но ее прелестное личико было так встревожено, что у него перевернулось сердце. Он чувствовал ее заботу, ее желание оградить и защитить. Он читал ее мысли, как когда-то читал мысли Дана. Это было необычно: если с братом связь давалась от рождения, с Софией она вырастала постепенно, по мере того как он узнавал ее все больше, и теперь эта женщина стала близка и дорога ему. Неудивительно, что он видел ее в своих снах.
Кэл встал, надел халат, провел рукой по волосам и сел к столу.
— Выпей кофе. Скоро принесут завтрак. А потом ты расскажешь мне все о кораблекрушении. — Она покачала головой в ответ на его невысказанное сопротивление. — Ты ведь никому об этом не рассказывал, так? Даже Уиллу? И теперь твой мозг пытается таким образом освободиться от этого груза.
— Я не могу переложить его на тебя.
— Я — твоя жена, — сказала она просто. — И ты мне дорог.
Он ей дорог? Каллум не успел ответить, потому что в этот момент лакей принес кофе и накрытые тарелки с едой. Момент был упущен. Когда они закончили завтракать и он сидел с третьей чашкой кофе в руках, она осторожно напомнила:
— Каллум?
И он рассказал ей все — с того момента, как смех Эврил над какой-то шуткой Дана оборвался, перешел в крик ужаса, и до того момента, как он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Диту, а в резиденции губернатора на острове Святой Марии впервые осознал, что остался один.
Когда он закончил рассказ, она долго молчала. И Каллум подумал: наверное, он был излишне откровенен, повествуя об ужасных деталях катастрофы, не следовало этого делать. Он проявил слабость, а это недопустимо, ведь он — глава семьи, мужчина. И все же он впервые испытывал необыкновенную легкость, будто свалилась наконец тяжесть, лежавшая на его плечах.
— Когда мы впервые встретились после твоего возвращения из Индии, ты спросил, не виню ли я тебя за смерть Дана, — заговорила она. — Ты в самом деле веришь, что мог спасти его?
— Нет. — И Каллум впервые сам в это поверил. Бессчетное число раз он повторял себе, что сделал все для спасения брата, и все же какое-то внутреннее беспокойство не давало ему покоя. — Кажется, я больше не чувствую за собой вины.
Она улыбнулась, он перегнулся через стол и коснулся темных кругов под ее глазами.
— Ты почти не спала ночью. Иди ложись и отдохни. И благодарю тебя, София.
Он ехал верхом по городу, и ему хотелось петь, впервые его отпустило чувство вины, до того сопровождавшее всюду. И вдруг — опять! — его пронзил страх, теперь уже за Софию, она уже снится ему вместо Дана. Каллум так застонал, что жеребец под ним испуганно метнулся в сторону перед самой почтовой каретой. Он опомнился и переключил все внимание на дорогу.
— Что случилось? — спросил Петтигрю, когда Каллум вошел в офис, и поднял вопросительный взгляд от большой карты Индии, расстеленной на столе.
— Прости, что опоздал. Небольшой домашний кризис. — Он сбросил седельную сумку на стул и повесил шляпу.
Многозначительный взгляд, молчание, и Петтигрю вновь уткнулся в карту. Это заставило Каллума взглянуть на себя в зеркало. Тени под глазами и вообще — вид человека, который идет на виселицу. София въелась в его кровь, завладела душой и телом, сердцем, куда он поклялся никого не впускать. И вот она присутствует в его кошмарах, где он теряет ее. Неужели ему уготовано теперь все время бояться за нее? Но что, если она разочаруется в браке, к которому он буквально принудил ее, а потом заставил страдать, отгородившись от нее?
Он хранил в памяти ее прикосновения, помнил, как она заставила его рассказать подробно о катастрофе, как сострадала, помнил ее нежность и слова утешения, сказанные ею. А какое наслаждение заниматься с ней любовью! Все это вдруг нахлынуло на него, и он счастливо улыбнулся.
Брачная жизнь оказалась не так проста, как ему представлялось раньше. Она преподносит много сюрпризов. Иногда очень приятных.
Он сел за стол и сказал:
— Семейная жизнь сложна, как деловые переговоры с китайскими торговцами шелком, и почти также непредсказуема.
— Наверное, надо идти на компромисс, — посоветовал холостяк Джордж Петтигрю. — Но ты веришь в свой брак, и это главное.
Каллум согласился с коллегой. Вера в будущее, хорошая жена, пылкая и нежная в постели настолько, что он теряет голову, — что еще надо. И каким бы он ни видел этот брак, заключенный по расчету, по крайней мере, интимная его часть вполне их обоих устраивает, там нет места притворству. Может быть, он сам не заметил, когда полюбил Софию? Может быть, именно так и чувствует себя влюбленный? Да, сомнений, кажется, не должно быть. Это любовь. О боже.
— Возьми себя в руки, — посоветовал Петтигрю. — Мне надо обсудить с тобой вопрос о чайных складах. А если ты и дальше будешь копаться в своих семейных сложностях, придется обратиться, например, к Джонсону.
— Не волнуйся, все будет в порядке, — решительно заявил Каллум. — Обязательно все обсудим.
Ясно одно — он во что бы то ни стало добьется любви своей жены. А если его постигнет неудача? У него даже сердце замерло, как перед прыжком со скалы в воду. Что, если его жизнь станет еще труднее, чем тогда, когда он потерял Дана? Что, если придется жить бок о бок с женой, которой он готов отдать тело и душу, всего себя, но взамен будет получать лишь ласковую доброту и участие? А страсть может пройти, так бывает, когда нет любви.
София после ухода Каллума больше не ложилась. Она долго сидела, погруженная в размышления, глядя перед собой. Конечно, ей не приходилось переживать то, что пережил ее муж, и она могла только представлять, какой ужас испытывает человек, оказавшись во взбесившейся стихии — хрупкая частичка жизни в хаосе.