четко и прозрачно. Оставалось завершить последнее дело — отнести жюри фотографию — работу сына какого-то друга отца по фамилии Алтабаев. Нужно было сделать на ней акцент, чтобы завтра в этой номинации, тот сынок занял первое место. Зная Марковича, тогда я уже привык к подобным взаимным «услугам» для «друзей».
У отца вместо головы будто работал компьютер. Он постоянно стоил сложные схемы и прокручивал такие четкие многоходовочки, что со стороны его успех выглядел чистым везением. А я изнутри вникал, что у него не было случайностей, и каждая его ставка рано или поздно сыграет.
Проходя по первому этажу мимо вестибюля, я снова вспомнил о девчонке. Мне почему-то опять захотелось на нее посмотреть. Не знаю, откуда возникла уверенность, что она так и должна была стоять там, у стеклянных дверей, где я ее оставил. Но обнаружив пустое место, я испытал какое-то сосущее разочарование. И неожиданно еще больше разозлился. Девчонка была абсолютно несамостоятельной. Она бы не смогла сама найти свою группу и теперь или бродила где-то, или, скорее всего, ей помог кто-то другой.
С фотографией я управился ловко. Члены жюри оказались весьма понятливыми и непринципиальными. Мне не было нужды оставаться дольше. Имелась возможность вылететь этим же вечером, но я почему-то медлил. Мы с отцом никогда сами не светились на подобных мероприятиях, только руководили издали. Осведомлены оставались лишь посвященные, а для всех остальных семья Марковичей выступала спонсорами, которым нравилось заниматься благотворительностью.
Но домой и, правда, совсем не хотелось. Отец последние две недели завел себе две новых игрушки. Красивых молодух с упругими, крепкими телами. Сначала он просто водил девушек по дому на поводке, и это выглядело даже забавно. Потом они спали на коврике перед его кроватью, а утром на завтраке ловили ртом куски сосисок. Но когда наступила стадия, где девки вылизывали его ботинки, стало откровенно противно. Я никогда не был против хорошей шутки, но тут омерзение начали вызывать, не эти, довольно недешевые, кстати, шлюхи, а глумящийся над девушками Маркович, платящий за их падение и веселящийся от такой низости.
Я поехал в гостиницу, успокаивая себя тем, что не избегаю отца, а ответственно выполняю свою работу. Днем смогу проверить закупленное питание и раздачу мерча конкурсантам уже в живую и, возможно, задержусь поприсутствовать при оценке работ.
***
И, оказалось, что остался не зря. Когда на оценке работ среди отобранных десяти лучших прозвучало имя Евгении Стрижевой, жена Пантелеева, Лидия, заметно напряглась и, придвинувшись вплотную к мужу, что-то быстро зашептала ему на ухо. Мужчина побледнел, извинился и вывел ее из зала заседания жюри, слишком твердо придерживая за локоть. Я сразу понял, что наш план дал осечку.
Может быть, у невнимательного человека это и не вызвыло бы подозрений, но у меня, как и у отца, сработала чуйка. Я перегнулся через стол и взял в руки рисунок. Я все крутил его и никак не мог отвести глаз. Тогда еще не знал, к чему это приведет и сколько бессонных часов проведу перед ним в раздумьях.
Но рисунок на самом деле был хорош! Что-то цепляющее внимание, завораживающее и покоряющее запечатлелось в этой незамысловатой картинке, нарисованной детской рукой. Повинуясь непреодолимому порыву, я сунул рисунок во внутренний карман пиджака и вышел к коридор.
Роскошная женщина, недавно ставшая женой Пантелеева, сейчас стояла спиной к красному от гнева мужу. Она повернула ко мне свое красивое, благородное лицо, словно ища поддержки и защиты. В глазах ее блестели слезы.
— Что? — задал я короткий вопрос Пантелееву и уж, конечно, он меня понял.
— Тут такое дело… Я сейчас все улажу. Это точно не будет проблемой…
Под небольшим нажимом в его кабинете он, ужасно волнуясь и путаясь в словах, рассказал историю Лидии. Эта женщина, одобренная моим отцом, необходимая для создания позитивного имиджа Пантелеева, оказалась с далеко не таким идеальным прошлым, как нам сначала представлялось. Сергей Михайлович, влюбленный в нее, как мартовский кот, боясь запрета отца, скрыл от него неприглядные факты биографии любимой женщины.
А там было что прятать. Прекрасная Лидия, имела ребенка от первого брака, поспешно заключенного в годы ее беспечной молодости. После скоропостижной кончины супруга, она отправилась на поиски красивой жизни. А отягощение в виде дочери сначала оставила на старушку-мать, а после ее смерти не объявлялась до той поры, пока ребенка не определили в детский дом. Но и узнав, не испытывая особой привязанности к девочке, не колеблясь, женщина решила оставить все как есть.
И вот теперь этот плод первой юношеской любви Пантелеевской супруги грозил неожиданно выплыть, а с ним и все неприглядные поступки матери-кукушки. До истории талантливой девочки-сироты не должны были добраться журналисты. Меры были приняты незамедлительно. Изъятую из десятки лучших, работу мы заменили. Один из членов жюри попытался было протестовать, но ему быстро заткнули рот. Призовые места были распределены по этой десятке, инцидент можно было считать исчерпанным.
Я уже готовился поделиться с отцом новым компроматом на Пантелеева, как меня остановила случайная встреча. И эта новая встреча решила все.
Стенды с вывешенными баллами собрали толпу взволнованных ребят. Она погудела и схлынула. У стены со списками осталась только сиротливая худенькая фигурка, в которой я сразу узнал ту самую странную девочку.
Совершенно испуганный, беспомощный ребенок. Она оглядывалась в поисках поддержки, не решаясь обратиться ни к кому конкретному. Лишь оставшись в одиночестве, заметила меня и легко побежала навстречу.
«Блядь, вот даже не думай ко мне подходить!» — подумал про себя, как будто она уже успела мне досадить. Даже захотелось глаза закатить. Но это я тоже сделал про себя, потому что неожиданно встретился с ее открытым доверчивым взглядом и меня перемкнуло. Вдруг подкупило то, как простодушно она потянулась за помощью к тому, кого видела второй раз в жизни. Девчонка не только подошла, но и целенаправленно обратилась:
— А где можно всех участников посмотреть? — и тут же застеснялась своей смелости.
— Это полные списки, — я старался говорить серьезно, но в груди ощутил все разрастающееся тепло.
— Я не могу найти себя в списках… Я… — сердце совершило лихой кульбит, я уже знал, что она скажет дальше, — Я — Женя. Стрижева.
— Ясно. Побудь здесь, Женя. Я сейчас узнаю.
С участившимся пульсом, я прошел в кабинет Пантелеева и устало опустился в кресло. С каким-то новым чувством развернул ее рисунок. Ну, кто же еще мог оказаться Женей из приюта, как не она?
Я вышел минут через пять. И выбрал на стене первый попавшийся лист со