бы тулуп, штаны и валенки напялили, не разбирая пола и возраста. Понимаешь? Есть то, что действительно от Бога. А есть то, что от людей. Не всегда умных, порядочных или хотя бы верующих. Просто им так удобнее было. Верующие люди это различают четко. А религиозные – не всегда. У девочки второй случай: она попала в семью, где считают нужным соблюдать не дух, а букву.
Салея вздохнула:
– Я понимаю. У нас такое невозможно, но я… жалко ее.
– Мне тоже жаль, – кивнул Геннадий Викторович. – Дурочка же… спасибо вам, синьорита Сантос.
– Можно просто Салея, – девушка глядела на него, чуточку прищурившись. И что-то такое видела… – Вы тоже так сумеете.
Владислав хмыкнул:
– Салея, то есть вы и его можете научить?
– Могу. Дать упражнения, дать толчок, и он тоже начнет видеть, как и я, и Таня, и вы в перспективе.
– Вроде того, что вы увидели? – сообразил врач, который был отнюдь не глуп.
Салея кивнула:
– Именно.
– Научи́те, пожалуйста, – тут же решил Геннадий. – Если деньги нужны, я заплачу́, сколько нужно, займу, кредит возьму… ведь схоронили б дуреху, если б не вы.
Салея сомневалась, что все было бы так страшно. Но…
– Конспекты упражнений возьмете у Владислава.
Мужчины переглянулись, один с вопросом, второй кивнул:
– Хорошо. И дам, и пригляжу…
– А я… дайте мне руки. Оба.
Салея не собиралась как-то сильно воздействовать. Или пробуждать мужчин. Или…
Просто каждый человек живет в своего рода скорлупе. При рождении ребенок воспринимает мир остро и ярко, именно потому, что не сформировалась еще защитная оболочка, та самая скорлупа, которая закрывает его от негативного воздействия. Но ведь и от позитивного тоже – закрывает.
И воздействовать человек потом ни на что не может, как цыпленок не может клюнуть, находясь внутри яйца.
Обычно цыплята вылупляются сами. Или – не вылупляются.
Люди тоже или открываются миру под воздействием каких-то внешних факторов или не открываются. Но есть и третий вариант. Как тот же цыпленок, который даже не пробивает клювом дырочку, а просто – надламывает изнутри скорлупу, а выбраться-то не может. И не знает куда и как, и силенок не хватает, все ведь на инстинктах…
Вот оба врача такими «цыплятами» и казались. Вроде бы и пытались, и ломились, а как, куда… нет, не знали.
И можно было им самую чуточку помочь. Вот капельку. Дальше они и сами справятся. Если на то пошло, Владислав и так «проснулся» бы. Поделал бы годик-другой упражнения – и скорлупа бы треснула. Но это время, время… почему бы ей немножко не ускорить процесс? Не помочь двум хорошим людям? Ведь правда, умей они видеть, как Салея… хотя бы как Таня, то могли бы определить болезнь раньше, могли бы помочь своими средствами. И были бы счастливы и тому!
Салея подумала, это потому, что они неравнодушны к человеческой боли. Врачи ведь тоже разные. Есть и те, которым наплевать, они преотлично чувствуют себя в скорлупе, платили бы деньги. А есть те, кто приходит и горит на работе. Только вот первым и живется легче, и кушается вкуснее, и в семьях у них достаток. А вторым всегда очень-очень сложно. Вот и выбирают люди, что попроще.
Владислав касался тонких пальцев девушки не без внутреннего трепета.
Геннадий – равнодушно и спокойно. Не ожидал он ничего такого. А такое – получилось.
Ровно на долю секунды ладонь в его руке вдруг налилась жаром, полыхнула таким огнем, словно он не руку держал, а уголь раскаленный. А потом мгновенно заледенела, да так, что холод до плеча пробежал. И – потяжелела. Словно ладонь Геннадия сдавили в каменном кольце и сейчас пальцы расплющат, хотя касалась Салея его едва-едва….
В глазах от неожиданности поплыли круги, или…
Не круги?
Просто все, совершенно все виделось теперь иначе. И у каждого живого существа имелся свой ореол. Даже над травяной клумбой он был – зеленоватый, невысокий, ровный такой…
У Тани – смесь белого, зеленого, голубого и золотистого цветов. Причем зеленый сейчас пронизывал всю ее ауру, словно кровеносная система.
У Владислава – более яркие тона, белый, синий, почему-то коричневый, два алых пятнышка, совсем небольших… в районе легких. Но это и понятно, он же курит. И если не прекратит – будет у него рак. Гена это четко понял, словно кто-то на ухо шепнул. Пока это просто источник воспалений, бронхитов и прочих болячек, но во что переродится потом?
Салея…
Геннадий перевел на нее взгляд – и зажмурился. Такой неистовой зеленью полыхнуло на него, такой яркой и искристой глубиной, что смотреть дальше стало невозможно.
Кто бы… что бы ни стояло рядом с ним… это – не человек. Такого у людей не бывает.
Но тогда…
Рука упала, освобожденная. Геннадий сделал шаг назад, пошатнулся, сел на клумбу, которую только что рассматривал.
– Ты… вы… Бог?
Салея покачала головой, отпуская и Владислава:
– Нет. Я не Бог. Я его ребенок, равно как и вы – дети Бога. Только в вас кровь спит, а во мне проснулась.
Геннадий, который выглядел сейчас так, словно его по голове пыльным мешком ударили, дернулся всем телом.
– П-проснулась… и м-мы так же?
– Да. Вы тоже так сможете. Только не сразу. И заниматься надо будет.
Геннадий закивал.
Заниматься? Учиться? Развиваться?
Да хоть что, только дайте, ДАЙТЕ!!!
Ольга Алексеевна Углова, мать Тани, чувствовала себя странно.
А как тут будешь себя ощущать, если НЕ ЗАБИРАЕТ?!
Выпила? Не зашло.
Покурила? Только что раскашлялась.
Устроиться с каким-нибудь мужиком? Таких вариантов у нее давно не возникало. То есть, когда она выпивала, ей было все равно, и где, и кем, и что с ней делают. А сейчас… попробовала. Но удовольствия-то никакого!
Она не знала, но Салея чуточку перестаралась. Убирала удовольствие от алкоголя, но отрезалось и все остальное. От табака, от мужчин, от наркотиков… хоть бы Оляшка и героин сейчас себе вколола, все равно не забрало́ бы.
И что дальше делать?
Раньше все было просто.
Выпила, получила кратковременный кайф – и упала. То есть улетела. Потом проснулась, поискала деньги на новую выпивку, и мир снова окрасился в розовые, голубые, искристые тона. И жизнь стала приятной, и мужчины вокруг – обаятельными.
А сейчас что?
И холодно, и под мостом мокро, и от мужика воняет, и удовольствия никакого…
А делать-то что?
Пропиты́е мозги ворочались с тяжелым скрежетом. Не привыкла Оляшка думать над своей жизнью, да и вообще думать не привыкла. Порхать в поисках удовольствий гораздо легче. А делать-то дальше что?
Куда-то идти?
Чем-то