Он заглянул ей в глаза. Они действительно стали не такими испуганными.
Наташка вяло встала и поплелась в ванную. К ее возвращению Борис успел раздеться до трусов и отстегивал протез. Когда она вошла… Вошла и замерла, оцепенела, одеревенела на пороге, не в силах ни двинуться, ни что-нибудь сказать…
Борис сразу озлобился. Виски налились бешенством, а руки нехорошо задрожали от гнева. Он никогда не сообщал своим девицам, с которыми делил время и постель, о своем уродстве, но ни одна из них не прореагировала на внезапное открытие столь остро, как Наташа.
— Что тебя смущает на этот раз? — недобро поинтересовался он. — То, что ты ненароком, впопыхах выскочила замуж за инвалида?! Так ведь это вы с мамочкой постоянно спешили! И если помнишь, никаких вопросов мне не задавали! Ни о чем! В том числе и о моей хромоте!
— Ты… тоже… торопился… — прошелестела Наташа.
— Наконец-то! — усмехнулся Борис. — Первые слова за столько времени! Если тебе невыносимо видеть меня вот такого, безногого, и ты не в состоянии жить со мной, калекой, а это вообще-то не каждой дано, мы можем разойтись. Прямо завтра утром! Всю вину я возьму на себя. Да, я калека, безногий инвалид! На протезе! Потому и хромаю. И я, дескать, намеренно обманул, скрыл, утаил правду о своей ноге. Все получится чудненько! Верну тебя в материнские объятия, откуда и взял, в целости и сохранности! Как была девушкой, так и останешься! Трогать тебя не стану! Живи дальше, как жила.
. — Зачем ты так?.. — прошептала Наташа. — Я ведь не знала… Это действительно неожиданно… А почему ты ничего мне не сказал?
— Потому что ты ничего не спрашивала! — заорал Борис. — А сам раскалываться я не обязан!
Наташа снова тихо села на пуфик и опять обреченно скрестила руки. Ее смирение бесило Бориса еще больше.
— Тебя устраивает предложенный мной вариант? По-моему, подходяще… Очень славненько… Из консультации твоей мамочки я уволюсь. Теперь найти мне работу не проблема, имя у меня уже есть.
— Нет! — сказала Наташа. Ее голос внезапно зазвучал по-иному, тверже и жестче. — Мне это не подходит! Я хотела жить с тобой, быть с тобой… И в сущности, ничего не изменилось, не могло измениться… Просто… Ну, мне это все равно… Хотя ты был не до конца честен со мной… Но я тебя понимаю. Ты боялся меня потерять… Вот только почему ты так не доверял мне? Ты думал, что я хуже, чем есть. А это обидно… Но все равно, пусть… Это ничего…
Борис хмыкнул. Да, он, конечно, боялся. Потерять ее… Хотя Наталья ему совершенно не нужна. Недоспасов страшился потерять кое-что наработанное, завоеванное им в этой жизни, в частности, Наташину драгоценную мамочку, свою славу адвоката, которую теперь требовалось укреплять всеми силами и день за днем. Честность… Смешно!.. Кому она нужна?.. Честные только дураки. Но размышлял Борис о честности немало. Поскольку человеку свойственно редко вспоминать и говорить о добродетели, которая у него есть. Куда чаще люди толкуют о тех качествах, которых им не хватает. Они как-то странно, нехорошо, самостоятельно, против воли и желания бередят, а порой иногда даже мучают душу. И ничего здесь не изменить, и бороться невозможно.
— Но ведь ты думал о том, что я скажу или сделаю, когда все узнаю, — сказала наивная Наташа.
— Я не думал об этом, — пробормотал Борис. — Честно, не думал… Как-то не брал в голову… Сам не знаю почему. Глупо, конечно…
Он опять вспомнил мирную, почти безболезненную реакцию других своих подружек. Но там все было иначе…
— Меня нельзя жалеть! — недобро заговорил он. — Нельзя! И если я когда-нибудь замечу жалость в твоих глазах… Это плохо кончится, запомни! Я всегда находил — наверное, мне просто везло! — людей, умеющих не жалеть, а сопереживать, молча, про себя, ничего не говоря и не демонстрируя. Жалость и сопереживание — очень разные вещи. Жалость часто напускная, временная, это сиюминутное чувство, почти холодное, поэтому быстро исчезающее, проходящее. Пожалел бездомную собаку — и тотчас забыл о ней, войдя в свой теплый подъезд. А сопереживание всегда долгое, потом что глубокое и настоящее… Только далеко не все на него способны.
Наташа посмотрела пристально:
— Вот теперь ты не врешь… Ладно, давай спать…
Она встала, расстелила кровать и вдруг виновато взглянула на Бориса.
— А… как же ты… — Проглотила, не сумев выговорить окончание фразы.
— Как я теперь дойду до постели? Без протеза, на одной ноге? Ты об этом хотела спросить? — засмеялся Борис. — Привык! Смотри!
Он оттолкнулся от хилого пуфика, нервно качнувшегося под его сильными, мускулистыми руками, и легко, хвастливо допрыгал на одной ноге, тоже тренированной ежедневными упражнениями, до кровати.
—.Ну, как? — гордо спросил он Наташу. — Здорово? А ты сомневалась…
Она молчала, потупившись. И Борис неожиданно с отчаянием понял, что ничего в его жизни Наташа не изменит. Что он будет точно так же мучиться и тосковать дальше и бесконечно вспоминать ОйСвету, и страшный, как засасывающее болото, снег под ногами, и свои слабеющие, одеревеневшие руки, которые из последних сил удерживали тесно прижавшуюся к нему девочку… А потом врача, который холодно, отстраненно, совершенно безразлично — или так показалось? — произнес: «Начинается гангрена… У вас нет выхода, если хотите жить… Колено мы вам сохраним».
Колено действительно сохранили. Хотя в тот момент Борис плевал на все происходящее…
24
Маше позвонила незнакомая женщина. Сбиваясь от волнения, она отчаянно кричала в трубку:
— Я что звоню! Это Маша? Сестра Алеши?
Слышно было очень плохо. Звонили явно издалека.
— Да, это я! — стараясь перекричать шумы и треск телефонной линии, твердила Маша. — Это я! А вы кто?
— Да не важно! — крикнула женщина. — Я что звоню… Вы передайте своим… Маме и дедушке с бабушкой… Алеша жив и здоров! С ним все в порядке!
Маша оцепенела:
— Алеша?! Вы его видели? А где он? Куда его увезли? Его прячут? Почему? Скажите, пожалуйста! Вы кто? Откуда?
— Да не важно! — твердила женщина. — Я так, посторонняя…
Хороша посторонняя, если знает наш номер телефона, подумала Маша. И о маме с дедушкой и бабушкой…
— Вы скажите матери! — надрывалась женщина. — Мне трудно звонить вам часто! Но я постараюсь! Я случайно вырвалась…
Ее тоже держат в заложниках, в ужасе подумала Маша. И ее теперь могут убить… После этого звонка… Если узнают… И Алешку…
Трубка отяжелела в мокрой ладошке. Мария Михайловна стала прислушиваться к разговору из кухни, но котлеты на плите мешали ей отойти и разобраться, в чем дело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});