Читать интересную книгу Черная Луна - Олег Маркеев

— А кто сейчас играет? — поинтересовался Белов.

— Честно говоря, уже не знаю. Сегодня свободный вечер, приходи и играй, что хочешь, но только хорошо. — Бармен опять вежливо улыбнулся. — На саксофоне, если не ошибаюсь, Петр Володарский.

— Хорошо работают.

— А вы, извините за любопытство, к музыке отношение имеете?

— Еще в школе джаз лабал, — признался Белов. — Днем трубил в духовом оркестре, а вечерами под Дюка Эллингтона выделывался. Девчонкам нравилось.

— О, так вы наш! — Бармен радостно сверкнул глазами. Придвинулся ближе. — Не стесняйтесь, найдет настроение, смело идите на площадку и играйте.

— А помидорами не забросают? — усмехнулся Белов.

— Здесь — никогда!

Белов кивнул, пригубил водку. Бармен тактично отошел в сторону.

«Бог мой, хорошо-то как! Уйду, на фиг, из конторы и устроюсь здесь хоть посудомойкой. Плевать на деньги и социальный статус. Пожить хочется!»

Какой-то частью он еще оставался самим собой — опером, с привычной настороженностью контролирующим все вокруг, но другая часть уже расслаблялась, убаюканная особенной, сердечной атмосферой этого подвальчика, музыкой и полумраком.

Вспомнил, как мальчишкой-пятиклассником пришел в оркестр. Перед этим три дня сипло трубил в пионерский горн, временно позаимствованный из пионерской комнаты. Ничего путного выдуть из горна не удалось, наверно, он изначально создавался лишь Для исполнения немудрящего проигрыша: «Взвейтесь гетрами, синие ночи» на торжественных линейках.

Игорь Белов решил, что на настоящем инструменте получится гораздо лучше. Но руководитель школьного духового оркестра тишайший Лазарь Исаевич сразу же разочаровал. «Для трубы у вас слишком толстые губы, молодой человек», — констатировал он, даже не дав приложиться к вожделенному инструменту. «А вы Дюка Эллингтона видели?» — нашелся Игорь. Взгляд Лазаря Исаевича неожиданно потеплел. «Вы будете играть, это я вам говорю. Не как Великий Дюк, но все же», — произнес он. Пожевал губу и добавил: «Возьму такой грех на душу».

Лишь со временем, когда пальцы научились летать по регистрам, Белов понял, что имел в виду седой, тихий и незаметный учитель пения. Музыка, не скованная канонами, давала невероятную свободу: все, что копилось в душе, все, что мешало, о чем мечталось, все можно было выдохнуть через празднично блестящую медь трубы. И рождалась мелодия, неровная, как дыхание усталого путника, или стремительная и щемящая, как полет подранка. Джаз. Чернокожие потомки рабов умели в плаче обретать свободу, на инструментах, предназначенных для бравурных маршей и игривых кадрилей, они научились молиться, утешать и вселять надежду. Лазарь Исаевич никогда этого не говорил, лишь настойчиво повторял: «Мальчик, слушай свое сердце». А годы были кислые и угарные. «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст». Белов никого продавать не собирался. Только черт дернул после армии подать заявление в КГБ.

На вечере встречи выпускников ему, слегка выпившему, сунули в руки трубу. Он легко взбежал на сцену, отыскал глазами седого, уже безнадежно старого учителя, и мелодия родилась сама собой. «Фараон, отпусти мой народ». Псалом в стиле блюз. Играл только для старика, а зал выл от восторга. После выступления прорваться к Лазарю Исаевичу не удалось, загородили, не пустили, восторженно галдели, тянули руки, плескали в стакан. Лишь когда расходились по домам, на крыльце к отделившемуся от группы бывших одноклассниц Белову подошел старик. Пожал руку и, печально глядя в глаза, сказал: «Спасибо вам, Игорь». Пожевал вялыми старческими губами и добавил: «Знаете земля слухами полнится. Мне за вас страшно. И все же — спасибо».

Смысл сказанного дошел через неделю, когда лично начальник курса вкатил астраханский арбуз в соответствующее место молодому слушателю Высшей школы КГБ. Сквозь поток слов, из которых к печатным относились лишь предлоги и местоимения, Белов узнал, что исполненная им композиция на самом деле написана черножопым лабухом на деньги чикагских мафиози, к тому же давно стала негласным гимном сионистов и прочей антисоветской сволочи соответствующей национальности, с которыми при Сталине разбирались легко и сноровисто, только хруст стоял, а сейчас миндальничают, что до добра не доведет, а будущий чекист Белов устроил выходку в лучшем духе буржуазной пропаганды, усладив слух старого жидомасонского агента Лазаря Исаевича, недорасстрелянного дружка Михоэлса, да за такое надо так дать кованым сапогом, чтобы летел из секретного ВУЗа дальше, чем видит, желательно, в сторону Колымы, где на морозе только и дудеть антисоветские мотивчики… И прочее в том же духе. Ограничились выговором по комсомольской линии. Не прояви себя Белов с самой лучшей стороны на стажировке, после которой его затребовало к себе Московское управление, еще неизвестно, как бы сказалось это выступление на дальнейшей карьере. А Лазарь Исаевич больше в жизни Белова не проявлялся, через годы дошел слух, что умер старик, как и жил, тихо и незаметно.

Белов залпом допил водку, поморщился, отпил сок. Выложил на стойку пачку сигарет.

«Остаюсь, — решил он. — Пусть „наружка“, пусть хоть черт лысый! Буду сидеть, пока на душе не полегчает».

Бармен поставил перед ним пепельницу. Наметанным взглядом оценил состояние клиента.

— Повторить? — вопроса в интонации почти не было.

— Конечно.

Белов чиркнул зажигалкой, глубоко затянулся. Закрыл глаза.

В мире не осталось ничего, только высокий чистый звук трубы.

Лилит

Лилит прикусила пластиковую соломинку. Из полуприкрытых век бросила на Хана острый взгляд. В неярком свете маленького светильника ее лицо сделалось неестественно белым, на скулах проступили дрожащие бугорки. Взяла себя в руки. Небрежным жестом отставила высокий стакан. Кубики льда тинькнули по стеклу.

— И кто этот супермен? — спросила она подавшись вперед. Бретелька черного топика соскользнула с плеча, но она не обратила внимания.

— Не знаю. — Хан не отвел глаз.

— Вот как?

— Ли, мы весь день не вылазили из-под земли. На Бронной закончили всего полчаса назад. Не могу же я разорваться.

Хан провел ладонью по жестким черным волосам. На ладони мелькнула полоска пластыря — след ночной работы. Если бы не она и заострившееся лицо, нипочем не догадаться, какую адову работу он проделал. Лилит решила, что это еще не повод распускаться.

— Странно, я думала, что с дисциплиной у твоих людей лучше, чем в стройбате. Почему о налете на центр я узнаю последней?

Лицо Хана закаменело, только нервно дрожали крылья острого носа.

— Достань мобильный из сумочки. — Голос его вновь сделался бесстрастным.

Лилит щелкнула застежкой, положила на стол мобильный телефон.

Хан отщелкнул плоскую крышку, показал ей светящийся дисплей.

— Отошли батарейки, Ли. Вот и вся причина. Маргарита Ашотовна с тобой связаться не могла, а я с утра лазил под землей.

Лилит приняла из его рук мобильный, проверила батарейки.

— Допустим… Что дальше?

— Надо отдать должное Легионеру, сориентировался правильно. У Красного сломана рука, толку от него было ноль. Легионер отправил его и Маргариту Ашотовну на дачу, а сам сел на хвост этому человеку. Постарается нейтрализовать. Последний раз звонил на дачу полтора часа назад. Там Маргарита, три человека охраны и Красный. Но он не в счет, рука в гипсе.

Лилит оглянулась. На полукруглой площадке сменились музыканты. На высоком табурете пристроился худощавый парень, пощипывал струны гитары, давал какие-то указания пожилому мужчине, с трудом уместившемуся за ударной секцией. Из гитарного перебора медленно родилась мелодия, окрепла, вступили барабаны. Лилит, задумавшись, похлопывала ладонью в такт музыке.

Повернулась к Хану.

— Драка против двоих с ножами, три трупа в кафе, что ты об этом думаешь, Хан?

— Из слов Красного и Легионера много не понять. Они успели спасти видеозапись, надо будет посмотреть. Но, чувствую, это очень серьезно. Ли. И очень не вовремя. Все мои люди сейчас заняты, ты же знаешь. Иначе я бы организовал охоту на этого человека.

— Ты догадываешься, кто он?

— Да, и думаю, ты тоже, — ответил Хан, понизив голос.

Лилит прикусила соломинку. На секунду ее лицо исказила гримаса злобы.

— Карга старая! — прошептала она. — Нагадала, что Страж Севера придет сам. И кого тогда мы держим в подвале?

— Не знаю. Ли. С ним работала Марго.

— Работала! Как лежал бревном, так до сих пор и лежит. Кома чистой воды.

— Это не кома, Ли. — Хан понизил голос до шепота. — Он прекрасный йог. Есть йога тела, а есть йога сознания, и ею он владеет в совершенстве. Считай, что он просто «отключил» сознание. Что бы ни вытворяла Марго, как бы ни колдовала вокруг него, ничего не получится. У нас в руках лишь тело, оболочка.