сцена, начиная с первой музыкальной мольбы гитары, должна была исходить от непреднамеренного внезапного импульса девушки, вдохновленной особенным настроем, к которому при таких обстоятельствах ее неодержимо привели предыдущий разговор и, в особенности, обработка гитары.
Но что-то определенно сверхъестественное содержалось в сцене, от которой он не мог избавить свое сознание: если можно так выразиться, произвольный и всецело немыслимый живой отклик гитары – её необычно сверкающие струны – так же внезапно засияла голова Изабель; в целом, увиденное не показалось в то время абсолютным созданием обычных и естественных причин. В раскрытое сознание Пьера Изабель, казалось, вплывала, окруженная электричеством; яркая полоса её лба казалась магнитной пластиной. Этой ночью Пьер впервые осознал, что из-за своей суеверной восторженности он не мог не поддержать веру в удивительный физический магнетизм Изабель. И – поскольку он исходил из чудесного свойства, приписанному ей, – то он теперь впервые неясно осознал факт ещё более чудесной власти девушки над ним самим и над большей частью его внутренних мыслей и движений, – силы, настолько поколебавшей границы невидимого мира, что она казалась более верной для этого пути, чем другая, – силы, которая не только, казалось, непреодолимо тянула его к Изабель, но и уводила его далеко от другой – своенравно, и все же довольно слепо и непреднамеренно, и, кроме того, без принятия во внимания, по всей видимости, каких-либо последствий, – опять-таки, лишь под прикрытием привлечения его к ней. И на всем этом, смешанном со сверкающим электричеством, в котором она, казалось, плавала, лежал уже надвинувшийся и уплотнившийся туман двусмысленностей. Часто, в будущем он вспоминал эту первую магнетическую ночь с нею и, казалось, видел, что она тогда связала его с собою необычной атмосферой – и физически и духовно – которую впредь для него оказалось невозможным разорвать, но чью абсолютную власть он никогда не признавал, пока гораздо позже не подпал под её влияние. Это очарование казалось слитым воедино с той пантеистической основой, которая вечно хранится в тайне, и во вселенском молчаливом подчинении, связанном с физическим электричеством Изабель, казалось, взаимодействовало с зарницами и земными ночными молниями, которые впервые предстали перед Пьером. Она казалась сотканной из огня и воздуха и оживленной в некой гальванической груде грозовых туч, нагроможденных в августовском закате.
Непосредственная сладкая простота, невинность и скромность ее истории; её часто безмятежный и открытый облик; укоренившаяся в ней, но, в основном, тихая, незаметная печаль и трогательное пристрастие к интонации и атмосфере; – они делали еще более заметной и контрастной её подчеркнутую первооснову, её тончайшую и мистическую суть. Особенно это почувствовал Пьер, когда после другой паузы она продолжила свою историю в столь нежном доверчивом тоне, почти крестьянской простоте и в соприкосновении со столь мало возвышенными деталями, что казалось совсем почти невозможным, что эта скромная девица может быть одновременно мрачной и царственной, такой, которая властным тоном предложит Пьеру помолчать, и вокруг поразительных башен которой играло странное электрическое сияние. Все же она продолжала вести себя так же простодушно не очень долго, а только лишь пока от нее исходили уже более слабые вспышки её электричества, сопровождаемые трогательными, человеческими и совсем женскими особенностями, вызывающими мягкость и восторженные слезы в сочувствующих, но пока ещё сухих глазах Пьера.
IV
«Ты помнишь, мой брат, как я говорила тебе вчера вечером, и ты… ты… знаешь, что я имею в виду – что… там..,» – обернувшись и обращаясь к гитаре. – «Ты помнишь, как она стала моей. Но возможно, я не передала тебе слова коробейника о том, что он выменял её у слуг в большом доме, расположенном поблизости от того места, где я тогда жила»
Пьер молча согласился, и Изабель продолжала:
«И тогда, пусть и в долгие, но определенные периоды, этот человек включил сельский дом в свой торговый маршрут между малыми городами и деревнями. Когда я обнаружила золочение в гитаре, то стала наблюдать за ним – хотя я действительно была убеждена, что Судьба приоткрывает свои тайны в подходящее для неё время – и ещё почувствовала убежденность в том, что в некоторых случаях Судьба посылает нам один небольшой намек, оставляя возможность нашим собственным умам прочитать его так, что мы уже сами можем подобраться к великой скрытой тайне. Поэтому я постаралась выделить для него время, и в следующий раз, когда он остановился вообще безо всякого разрешения, чтобы узнать мои потребности, я умудрилась выведать, что представляет из себя большой дом, откуда происходит гитара. И, брат мой, это был особняк в Оседланных Лугах»
Пьер привстал, и девушка продолжала:
«Да, мой брат, в Оседланных Лугах, в поместье старого генерала Глендиннинга», – сказала она, – «но старый герой уже давно умер, и – большая жалость – это же случилось и с молодым генералом, его сыном, давно умершим; но тогда остаётся еще молодой генерал-внук; в этой семье всегда передается звание и имя; да, даже имя – Пьер. Пьер Глендиннинг было имя старого генерала с седыми волосами, который участвовал в прошлых войнах с французами и индейцами; и Пьер Глендиннинг – собственное имя молодого правнука. Поэтому хорошенько посмотри на меня, брат мой, – да, он имел в виду тебя, тебя, брат мой»
«Но гитара – гитара!» – вскричал Пьер – «как гитара появилась в Оседланных Лугах, и как её выменяли у слуг? Расскажи мне об этом, Изабель!»
«Не задавай мне таких резких вопросов, Пьер; ты уже знаешь, что раньше, может быть, время для меня было плохое. Я не могу точно и сознательно ответить тебе. Я могу лишь предположить – но какова ценность предположений? О, Пьер, тайны в миллион раз лучше и намного слаще, чем предположения: пусть тайна и может быть непостижимой, но эта непостижимость происходит из-за её величия; но предположение – оно слишком мелко и бессодержательно»
«Но это – самое необъяснимое из всего. Скажи мне, Изабель; конечно, ты, должно быть, как-то думала об этой вещице»
«Очень много, Пьер, очень много; но только об её тайне – больше ни о чём. Не могла я достоверно сказать, как гитара оказалась в Оседланных Лугах, и как слуги обменяли её. Достаточно того, что она узнала меня, пришла ко мне и говорила со мной, и пела мне, и успокаивала меня, и стала для меня всем»
Она на мгновение остановилась, и в это время сам Пьер рассеянно вернулся к тайне этого странного открытия; но теперь он снова внимал продолжавшемуся рассказу Изабель.
«Теперь, мой брат, я, задумавшись, держала клубок в своей руке. Но я не стала немедленно следовать за ним. Мне в моем одиночестве было достаточно того, что я знала, где искать семью моего отца. Тогда ещё ни малейшего желания когда-либо раскрыться не приходило мне в голову. И я была застрахована от того, что по очевидным причинам никто из его живых родственников, скорей всего, не смог бы узнать меня, даже если бы они меня увидели, поскольку в качестве той, кем я действительно была, я чувствовала себя в безопасности при случайной встрече с кем-либо из них. Но вследствие моих неизбежных перемещений и миграций от одного дома другому я, наконец, оказалась в двенадцати милях от Оседланных Лугов. Я начала чувствовать в себе страстную тоску, но бок о бок появилась и состязающаяся с ней гордость, – да, гордость, Пьер. Мои глаза загораются? Если нет, то они противоречат мне. Но это не простая гордость, Пьер; ведь что есть у Изабель в этом мире, чем можно гордиться? Она – гордость – тоже слишком страстное желание, любящее сердце, Пьер – гордость за долгое страдание и горе, мой брат! Да, я заполучила большую тоску с еще более сильной гордостью, Пьер, и поэтому меня бы теперь здесь не было, в этой комнате, – и ты никогда не сидел бы рядом со мной и, по всей житейской вероятности, не услышал бы так много о той, кого называют Изабель Бэнфорд, если бы я не услышала про Уолтера Алвера, живущего всего лишь в трёх милях от особняка в Оседланных Лугах, и бедная Белл не нашла бы весьма