— Ну, я, может быть, гладко растолковать не сумею, но расскажу, как он сам объясняет. Показывает это он мне однажды серебряный рубль и спрашивает: «Как думаешь, Двалиано, этот рубль — явление матерьяльное или духовное?» Я ему, конечно: «Матерьяльное!» — а он: «Вот и нет. Ты, говорит, прав лишь наполовину, и вот почему. Сей рубль, как действительно существующий предмет, есть феномен матерьяльный, это так. Но вот ты смотришь на него и что-то про него думаешь, верно? Скажи, что ты думаешь про этот рубль?» Я ему честно: «Что скучно ему в твоих руках, в моих бы повеселее было». А он: «Ну, вот, хоть бы это, и вообще, всякая мысль, которую можно отнести к этому рублю, есть феномен духовный. Стало быть, перед нами сейчас два феномена сразу: первый — матерьяльный, и второй, первым вызванный, — духовный». И всякий, говорит, реально существующий предмет есть единство двух феноменов. Вот он как придумал.
— Ну что вы, ничего он не придумал, — возразил Персефоний. — Это старинное заблуждение, оно возникло еще в эпоху античности. Древние даже вывели утверждение, что реально существуют только подобные единства, а если какому-то духовному феномену нет материального соответствия, то, значит, и феномен ложный.
— Точно, точно! — закивал Двалиано. — У Неляпа то же самое. Он через эти убеждения даже язычником сделался.
— Как это? — поразился упырь.
— А так: говорит, того Бога, которого истинным называют, в природе не существует, а язычника спроси про идол — он скажет: «Это мой бог». Значит, языческие боги — реальность.
— Да ведь это же бред! Софистика!
— И все ему так, — согласился Двалиано. — Да толку? Я, говорит, прав, потому что моя теория меня кормит и фирме деньги приносит. И что возразить? Это ж Майночь — город неограниченных потребностей! Однако же вот на вас, похоже, Неляп срезался. Моя вам, стало быть, благодарность, да и от всего нашего ковролетного парка.
— Благодарность — за то, что Неляп на мне срезался?
— Ну да. Стало быть, нашелся хоть один разумный, которого он по своей психической науке не обобрал. Это нам в радость. Понимаете, Неляп, конечно, бесценный сотрудник, но кто ж его, прощелыгу, любить-то будет, после такой его сволочной психологии?
…Ковер-самолет мчался над темной землей, с танцующей плавностью пересекая воздушные потоки и огибая редкие облака. Через два часа на горизонте засветились огни Лионеберге. Хотя после картины воздушного движения над столицей контрабанды пространство здесь, над столицей политической, казалось вымершим, Двалиано сбросил скорость, прошел по краю ковра и расставил на углах красные светильники.
Памятуя, что гном мечтает об отдыхе, Персефоний не стал требовать подлета к дому. Они приземлились на ковролетной станции под присмотром зевающего фантома. Упырь не поскупился на чаевые, так что Двалиано распрощался с ним тепло.
Расписавшись, по настоянию зевающего фантома, в книге прибытий, Персефоний отправился домой. Он шел пешком, постукивая тростью по булыжникам мостовой и помахивая набитым иностранной валютой саквояжем. Что-то изменилось в городе за время его недолгого отсутствия, еще больше выросла нервозность ночной жизни. Но Персефоний не слишком внимательно смотрел по сторонам: ему отчего-то казалось, что это не он пропустил нечто важное, а именно город.
Глава 4
ОШИБКА МАЗЯВОГО
Призрак с несерьезным, по первому впечатлению, именем Мазявый понял, что наступил его звездный час. Он задержался на минуту перед зеркалом, изучая в отражении свое лицо. Лицо героя!
У него была бурная жизнь и долгое, не слишком радостное посмертие. «Диета плотских страстей» не отвечала его истинным потребностям, она всего лишь оказалась единственным приемлемым заменителем, к которому Мазявый за долгие, долгие годы привык… слишком привык, даже полюбил по-своему — за что теперь искренне презирал себя.
Но фортуна его не оставила! Он сделал правильный выбор, доверившись Эргоному, и вот, совсем немного времени спустя, он уже не «бордельный призрак», о котором все думают, будто он именно в веселом доме нашел безвременную и непристойно смешную смерть; Мазявый теперь чиновник, и хороший, черт возьми, просто отличный чиновник! Он при настоящем деле, он фигура!
А сегодня он станет еще и героем.
Близился рассвет — пора идти с докладом. Мазявый просочился сквозь дверь и поплыл на второй этаж, перебирая в голове собранные факты. Нынешняя ночь выдалась на редкость удачной. Кроме основной работы по бригадным кладам привлекал внимание некий чиновник, который летал по городу с коробкой из-под канцелярских принадлежностей; еще подле бани был высажен человек, похожий на прокурора, а потом, будучи посажен на другой ковер в вымытом и подстриженном виде, он уже был похож на генерала жандармерии — несмотря на короткий срок службы, Мазявый уже достаточно владел обстановкой, чтобы правильно интерпретировать подобные факты.
Однако все это мелочовка, любопытная, но сегодня о ней речи не будет.
Вот и кабинет Эргонома — просторный и чистый, в отличие от других: рабочие места большей части кохлундских чиновников обыкновенно бывали так завалены сувенирами и прочими подношениями, что напоминали торговые склады.
После провала в Купальском лесу карьера заморского наемника едва не рухнула, ибо Дайтютюн сильно рассчитывал на зарытые с коллекцией скульдены. Однако добротный пакет информации по другим кладам поправил положение. Хотя история, кажется, не прошла для Эргонома даром, во всяком случае, Мазявый приметил в своем начальнике какую-то затаенную нервозность.
Отчитавшись по операциям, связанным с экспроприацией бригадных кладов, Мазявый приступил к главному для себя вопросу, заметив:
— А все-таки напрасно вы мне в свое время не рассказали, сударь, про Купальский лес. Нельзя исключать, что, при содействии моих агентов, нам удалось бы удержать ситуацию под контролем и даже предотвратить некоторые особенно неприятные последствия.
— Что ты имеешь в виду? — нахмурился Эргоном.
Мазявый вздохнул и сплел на уровне груди свои полупрозрачные пальцы. Сейчас в нем трудно было признать то стеклянистое, рефлекторно лебезящее эфирное существо, которое выпрашивало авансы у Эргонома какую-то неделю назад.
Призрачная жандармерия, как стали теперь называть в кругу посвященных созданную Эргономом службу, оказалась на редкость удачным начинанием. Фантомы традиционно считаются не подходящими для подобной работы: многие из них жестко привязаны к местам своей жизни или смерти, а от тех, что могут свободно перемещаться, всякий может «закрыться» с помощью обычных амулетов, предназначенных для защиты частной жизни от посторонних глаз и ушей. Однако Эргоном не ошибся в Мазявом, тот сумел грамотно поставить дело, обнаружив недюжинную смекалку и хватку, явно восходящую к его прежнему, досмертному существованию.
Мазявый превратился в важную персону — и быстро вжился в новую роль. Речь его сделалась плавной, из нее исчезли нотки подобострастия и показного рвения, вкупе с ворохом паразитических словечек вроде «все в ажуре». Изменились и его манеры — осознанно или нет, но он перенял от живых и искусно копировал сотни жестов и поз, как бы подчеркивающих его материальность, телесность, весомость.
Развалиться в кресле, сложить пальцы, вздохнуть — некоторые привидения совершают подобные действия по привычке, но в исполнении Мазявого они действительно казались необходимыми.
«Быстро наглеет, — подумал Эргоном, ожидая ответа. — Конечно, такому только расскажи про свою неудачу — мигом под тебя подкопает…»
Мазявый между тем как бы собрался с мыслями и сказал:
— Связанные с Купальским лесом события кажутся мне похожими на смелую многоходовку. Вы ведь отлично представляете, какая ситуация сложилась в правительстве Кохлунда как раз перед вашим появлением на сцене. Перебегайло был задвинут в тень и уже не считался серьезным игроком. Отношения между кабинетами Викторина и Дульсинеи накалились до предела и непременно должны были привести к открытому столкновению. А на чьей стороне был перевес? На стороне госпожи Дульсинеи.
Эргоном кивнул, поторапливая Мазявого.
— И вдруг начинается суета вокруг клада Тучко, — продолжил тот. — Заметьте: это единственный клад, который имеет внешнеполитическое значение. За ним отправляются сам Тучко, один из его бывших звеньевых, берендей Яр, талантливая по части заклинательных песен русалка, а также некто Персефоний, молодой упырь из Лионеберге, с виду малахольный, однако с завидной регулярностью истребляющий матерых боевых упырей.
Эргоном кивнул, сдерживая гримасу неудовольствия. Ему совсем не нравилось, что Мазявый вел расследование за его спиной. Впрочем, после представления, устроенного этими мерзавцами в Новосветске, раскопать подробности было делом нетрудным… Однако и совершенно, решительно не нужным!