Читать интересную книгу Простые смертные - Дэвид Митчелл

Служитель защелкнул поручни нашего сиденья, и я с трудом удержался, чтобы не пошутить, что, мол, без этого меня бы давно уже унесло, но в следующее мгновенье нас обоих действительно унесло в сияющую высь, и мы воспарили над землей. Однако наверху стало ясно, что сегодняшний день, тридцатое декабря, вскоре утратит свою безоблачную ясность: за вершину Паланш-де-ла-Кретта уже зацепилось какое-то облако. Я смотрел, как мимо одна за другой мелькают опоры канатной дороги, выстроившиеся на склоне горы. А под нами разверзлась такая пропасть, что я, борясь с головокружением и чувствуя, как сердце уходит в пятки, заставил себя посмотреть вниз, на далекую землю, думая о последних мгновениях жизни Пенхалигона. Что он испытывал? Сожаление? Облегчение? Слепящий ужас? Или у него в ушах вдруг зазвучала «Babooshka» в исполнении Кейт Буш? Прямо под ногами у нас пролетели две вороны. Я знал, что они выбирают себе партнера на всю жизнь – об этом мне однажды рассказал мой кузен Джейсон.

– Вы когда-нибудь летали во сне? – спросил я у Холли.

Она смотрела строго вперед. Ее глаза скрывались под защитными очками.

– Нет.

Мы уже миновали пропасть и теперь спокойно поднимались над широкой извилистой трассой, по которой чуть позже собирались спускаться. Лыжники скользили по ней вниз, к станции Шемёй, то ускоряя спуск, то переходя на легкий шаг.

– По-моему, сегодня кататься гораздо лучше – вчера столько снегу выпало, – сказал я.

– Да. Хотя туман с каждой минутой становится все плотней.

И правда, вершина горы была теперь уже почти не видна, а ее верхние склоны казались серыми.

– Вы каждую зиму работаете в Сент-Аньес?

– Это что, интервью по поводу трудоустройства?

– Нет, но мои телепатические способности несколько заржавели.

– Я раньше работала в Мерибеле, во Французских Альпах, – пояснила Холли, – у одного человека, который знал Гюнтера еще по тем временам, когда тот занимался теннисом. И когда Гюнтеру понадобилась неболтливая работница, он предложил мне трансфер, полную оплату дорожных расходов и ски-пасс.

– Но с какой стати Гюнтеру могла понадобиться неболтливая работница?

– Ничего удивительного. И потом, я даже не прикасаюсь к наркотикам. Наш мир и без того достаточно нестабилен, чтобы превращать собственные мозги в яичницу-болтунью ради минутного улета.

Я подумал о мадам Константен и сказал:

– Пожалуй, вы правы.

Пустые сиденья подъемника выныривали из тумана, царившего впереди. Шемёй, оставшийся далеко внизу, был уже почти не виден. И за нами наверх, по-моему, никто больше не поднимался.

– Вот было бы фантастическое зрелище, – вслух подумал я, – если бы навстречу нам выплывали мертвецы, сидящие в креслах подъемника…

Холли как-то странно на меня посмотрела, но ничего не сказала.

– …но не такие, как в лимбе, с отваливающимися кусками плоти, – с удивлением услышал я собственный голос, – а такие, какими ты представляешь себе своих умерших близких. Тех, кого хорошо знал, кто был для тебя важен. Или даже собак… – Или некоторых жителей Корнуолла.

Наше сиденье из стальных трубок и пластмассы поскрипывало, скользя на колесиках по стальному канату. Холли явно решила проигнорировать мои безумные рассуждения. Впереди уже была видна вершина, словно парившая в воздухе. Я был страшно удивлен, когда Холли вдруг спросила:

– А вы случайно не из семьи армейского офицера?

– Господи, нет! Мой отец – бухгалтер, а мама работает в театре Ричмонда. А почему вы спрашиваете?

– Потому что вы читаете книгу под названием «Искусство войны».

– А, это. Я читаю Сунь-Цзы, потому что его трактату три тысячи лет и каждый агент ЦРУ со времен Вьетнама его изучал. А вы любите читать?

– Люблю, но моя сестра – это действительно настоящий книгочей; она мне вечно присылает всякие книги.

– Вы часто ездите домой, в Англию?

– Не очень. – Она играла с эластичной пряжкой на своей перчатке. – Вообще-то, я не из тех, кто уже в первые десять минут готов вывернуться наизнанку. Ясно?

– Ясно. Не беспокойтесь. Это просто означает, что вы совершенно нормальный человек.

– Я знаю, что я нормальный человек, и я ничуть не беспокоюсь.

Повисло неловкое молчание. Что-то вдруг заставило меня оглянуться через плечо: за нами теперь виднелось пять пустых сидений подряд, и только в шестом сидел лыжник в серебристой парке с черным капюшоном. Он сидел скрестив на груди руки, и его лыжи выглядели как большая буква Х. Я отвернулся и посмотрел вперед, пытаясь придумать что-нибудь достаточно умное и оригинальное, но, похоже, растерял все свое внутреннее чутье и умение заговаривать зубы еще внизу, на площадке подъемника.

* * *

Напротив вывески «Паланш-де-ла-Кретта» Холли ловко, как гимнастка, соскользнула с сиденья, я же тяжело рухнул в снег, точно мешок с железками. Служитель приветствовал Холли по-французски, и я отъехал в сторону, чтобы она не подумала, что я подслушиваю. Я вдруг понял, что жду, когда тот лыжник в серебристой парке появится из быстро наползающего на нас тумана; я подсчитал: кресла прибывают на площадку примерно каждые двадцать секунд, так что этот человек должен был оказаться здесь всего на пару минут позже нас. Странно, но он так и не прибыл. И я с некоторым, но все возраставшим чувством тревоги смотрел, как мимо меня проплыло пятое, шестое, седьмое кресло, и все они были пусты… На десятом я встревожился – и не из-за того, что он мог вывалиться из кресла, а из-за того, что его, скорее всего, вообще там не было. Йети и мадам Константен расшатали мою веру в собственное здравомыслие, и мне, надо сказать, это совсем не нравилось. Наконец появилась парочка веселых американцев, каждый величиной с медведя, которых так разбирал смех, что им понадобилась помощь служителя, чтобы спрыгнуть на площадку. И я решительно сказал себе: тот лыжник в серебристой парке был просто обманчивым воспоминанием о ком-то другом. Или же просто привиделся мне в тумане. Пока я стоял у начала трассы, отмеченной флажками, терявшимися в густом тумане, ко мне снова подошла Холли, и, если бы этот мир был идеален, она вполне могла бы сказать: слушай, а почему бы нам не съехать вниз вместе?

– Ну вот, – сказала она, – здесь я с вами и прощаюсь. Будьте осторожны, старайтесь все время видеть шесты разметки и не геройствуйте.

– Ладно. И спасибо, что позволили мне проехаться с вами до вершины.

Она пожала плечами.

– Вы, должно быть, разочарованы?

Я поднял на лоб защитные очки, чтобы она могла видеть мой взгляд, хотя свои глаза она мне так и не показала.

– Нет. Нисколько. Я очень вам благодарен.

Интересно, подумал я, она назовет мне свою фамилию, если я спрошу? Я ведь даже этого не знал.

Она смотрела куда-то вниз.

– Я, должно быть, кажусь недружелюбной?

– Нет, просто осторожной. Что вполне оправданно.

– Сайкс, – сказала она.

– Что, простите?

– Холли Сайкс. Это мое имя. Вы ведь это хотели узнать?

– Оно… вам подходит.

Я ничего не видел за ее проклятыми очками, но догадывался, что она озадачена.

– Я и сам толком не знаю, что хотел этим сказать, – признался я.

Она оттолкнулась палками, и ее поглотила белизна.

* * *

Средний склон Паланш-де-ла-Кретта считается не слишком сложным, но если отклониться от трассы вправо метров на сто, то вам понадобится умение прыгать с практически отвесного обрыва или… парашют; к тому же туман настолько сгустился, что я решил не торопиться и почти каждые две минуты останавливался, чтобы протереть очки. Минут через пятнадцать передо мной возник какой-то валун, похожий на гнома, окутанного клубами тумана. Валун был на самом краю спуска, и я прислонился к нему с подветренной стороны, чтобы выкурить сигарету. Вокруг было тихо. Очень тихо. Я думал о том, почему тебе не дано самому выбирать того, кто тебе нравится; почему ты можешь только ретроспективно размышлять о том, чем кто-то так сильно тебя увлек. Я всегда считал, что определенные расовые различия обладают, так сказать, эффектом афродизиака, а вот классовые различия – это поистине Берлинская стена в области секса. Я, разумеется, понимал, что не могу «считывать» Холли так же легко, как девушек из собственного племени с его вечными разговорами о налогах и брекетами на зубах, но никогда ведь не знаешь, где найдешь, где потеряешь. И вообще, Бог за шесть дней создал всю Землю, а я приехал в Швейцарию на целых девять или даже десять дней!

Группа лыжников обогнула моего гранитного «гнома», точно стайка светящихся рыб, но ни один из них меня не заметил. Я бросил окурок и последовал за ними. Те веселые техасцы, видно, решили, что им этот спуск не по зубам, и вернулись назад; а может, они просто спускаются еще осторожней, чем я. Никакого лыжника в серебристой парке я на трассе тоже не заметил. Вскоре туман стал редеть, трещины, скалистые выступы и контуры соседних скал то возникали, то пропадали, но к тому времени, как я достиг станции Шемёй, туман снова сгустился и накрыл меня, точно серое облако. Я подбодрил себя чашкой горячего шоколада и, выбрав более спокойную, синюю, трассу, помчался вниз, в Ла-Фонтейн-Сент-Аньес.