Читать интересную книгу Прах Энджелы. Воспоминания - Фрэнк Маккорт

Иные даже поют:

Yip aye aidy aye ay aye oh

Yip aya aidy aye ay

We don’t care about England or France

All we want is the German advance

Когда становится прохладно, они включают электрический обогрев и в тепле и уюте сидят на кухне, слушают новости и говорят, что им жаль англичан, которых бомбят немцы, жаль детей и женщин - но вспомните, как они угнетали нас восемь столетий.

Семейства, чьи отцы в Англии, могут важничать перед теми, чьи отцы туда не уехали. Новоиспеченные богатые мамы в обед и в полдник выходят на порог и созывают своих детей: Мики, Кэтлин, Пэдди, идите обедать. У нас баранья ножка, изумительный зеленый горошек и мучнисто-белый картофель.

Шон, Джози, Пегги, марш домой пить чай, а ну скорей - у нас свежий хлеб с маслом и вкуснейшее утиное яйцо - такого нет ни у кого во всем переулке.

Брендан, Энни, Пэтси, идите есть - у нас черный пудинг, шкворчащие сосисочки и бисквитный тортик, пропитанный наилучшим испанским шерри.

Мама в это время велит нам сидеть дома. У нас только хлеб и чай, и ей не хочется, чтобы соседи-мучители видели, как мы сидим, высунув языки, и нюхаем ароматные запахи, которые доносятся с улицы. Сразу видно, говорит она, что к достатку люди не привыкли – потому и хвастаются. Только беднякам придет в голову вещать с порога на весь белый свет, что у них на обед или на ужин. Они, говорит мама, просто хотят доказать, что выше нас, потому что наш папа чужак из Северной Ирландии и не желает иметь с ними ничего общего. Папа говорит, что вся эта еда покупается на английские деньги, а тем, кто их получает, не будет удачи; впрочем, чего еще ждать от Лимерика, где все наживаются на войне, развязанной Гитлером, работают на англичан и сражаются на их стороне. Он говорит, что сам в Англию никогда не поедет и не станет своим трудом приближать их победу. Да уж, говорит мама, ты останешься здесь, где ни работы нет, ни уголька, чтобы чай заварить. Да уж, останешься, и будешь пропивать пособие, когда на тебя найдет такой стих. И будешь смотреть, как дети твои ходят в разбитых ботинках и в штанах с обвислыми задницами. У нас в переулке в каждом доме есть электричество, а нам еще повезет, если найдется хоть свечка. Боже Всевышний, будь у меня деньги хотя бы туда добраться, я и сама бы в Англию уехала – наверняка и женщины где-нибудь на заводах нужны.

На заводах женщинам делать нечего, говорит папа.

А мужчинам, говорит мама, нечего зад у огня просиживать.

Пап, говорю я, может, все-таки поедешь в Англию? Тогда у нас будет электричество и радио, а мама сможет стоять у дверей и всем на свете сообщать, что у нас на обед.

Разве тебе не хочется, чтобы твой отец остался дома с тобой?

Хочется, но ты ведь вернешься, когда война кончится - а мы бы все потом в Америку уехали.

Он вздыхает: och, aye, och, aye. Ладно, после Рождества поеду в Англию, потому что даже Америка вступила в войну - а если так, то, должно быть, дело правое. Иначе бы он ни за что не поехал. Он говорит, что я остаюсь дома за главного мужчину, находит агента и нанимается на фабрику в английском городе Ковентри – который, как всем известно, бомбят чаще всего. Работы, говорит агент, для желающих предостаточно. Трудись хоть сверхурочно, пока с ног не повалишься, а если подкопишь, приятель, то в конце войны Рокфеллером станешь.

Утром мы поднимаемся рано, чтобы проводить папу на вокзал. Хозяйка магазина Кэтлин О’Коннел знает, что папа едет в Англию, и деньги вскоре потекут к нам рекой, поэтому она с радостью выдает маме в кредит немного чая, молока, сахара, хлеба, масла и яйцо.

Одно яйцо.

Яйцо, говорит мама, - вашему отцу. Ему нужны силы, у него долгий путь впереди.

Яйцо сварено вкрутую. Папа счищает скорлупу, разрезает яйцо на пять долек и раздает нам, чтобы мы съели с хлебом. Не дури, говорит мама. Куда мне одному целое яйцо? - отвечает папа. У мамы на ресницах слезы. Она придвигает стул к очагу. Мы едим хлеб с яйцом, мама плачет, мы глядим на нее, а она говорит: чего пялитесь? И отворачивается, уставившись в пепел. Ее ломтик хлеба с яйцом по-прежнему лежит на столе, и мне интересно, собирается ли она кушать - бутерброд на вид аппетитный, а я не наелся. Но папа встает и подносит к маме ее порцию с чашкой чая. Она мотает головой, но он опять придвигает, и мама ест, пьет, всхлипывает и плачет. Папа сидит напротив нее и молчит, но тут она поднимает голову, смотрит на часы и говорит: нам пора. Папа надевает кепку и берет сумку. Мама кутает Альфи в старое одеяло, и мы выходим на улицу.

В сторону вокзала со всего Лимерика идут и другие семейства. Впереди шествуют отцы, за ними бредут женщины с малышами на руках или в колясках. Боже Всевышний, говорит одна другой, вы, миссис, должно быть, замучились ребеночка нести. Усадите его к нам в коляску, пусть руки у вас отдохнут.

В колясках малышей набивается по четверо или пятеро, и все ревут - коляски старые, колеса кривые, малышей укачивает и они отрыгивают кашку, которой их кормили.

Мужчины окликают друг друга: эй, Мик, славный сегодня денек. Точно, Джон, для дороги в самый раз. И то верно, Мик. Arrah, Джо, давай перед отъездом тяпнем по кружечке. А давай, Мик, тяпнем. Эх, Джо, почему бы и нет, хоть напьемся напоследок.

Они смеются, а у женщин, бредущих за ними, глаза на мокром месте и носы красные.

В привокзальных пабах яблоку негде упасть – мужчины пропивают деньги, выданные агентами на питание в дороге. Это последняя пинта, последняя капля виски на ирландской земле – только Богу ведомо, может, эта капля последняя, Мик, - и все, больше пить не придется, ведь фрицы Англию бомбят вдоль и поперек, даром времени не тратя, - и какой, однако, переплет: они же враги наши испокон веков, угнетали нас восемь столетий, а мы теперь сами к ним едем - их задницы спасать.

Женщины стоят на улице и беседуют. Мама говорит миссис Михан: как только получу первый денежный перевод, пойду в магазин, накуплю еды и устрою в воскресенье праздничный завтрак - всем сварю по яйцу.

Я смотрю на брата Мэлаки. Слыхал? В воскресенье на завтрак у каждого будет яйцо. О Боже, я даже знаю, как поступлю со своим. Постучу по верхушке, осторожно разобью скорлупу, верхушечку захвачу ложечкой, в желток добавлю капельку масла, посолю, не спеша, опущу ложечку, еще соли, еще масла, и в рот, о Боже Всевышний, если есть райский вкус - должно быть, это яйцо с маслом и солью, а потом – что может быть чудесней, чем свежий, теплый хлеб и чашка сладкого золотистого чая?

Некоторые мужчины так напились, что идти не могут, и английские агенты платят тем, кто потрезвее, чтобы они вытащили пьяных из пабов и побросали на огромную телегу, на которой их довезут до вокзала, а потом затолкают в поезд. Агентам не терпится выкурить всех из пабов. Давайте, ребята. Поезд уйдет, и прощай хорошая работа. Давайте, ребята - в Англии есть и «Гиннес», и «Джеймсон». Ну же, ребята, подъем. Вы деньги на еду пропиваете, а больше никто не даст.

Идите вы в задницу, отвечают мужчины агентам, и скажите спасибо, что вы еще живы и не болтаетесь на ближайшем фонарном столбе, после того как вы угнетали Ирландию. И поют:

On Mountjoy one Monday morning

High upon the gallows tree

Kevin Barry gave his young life

For the cause of liberty

Поезд на станции дает гудок, и агенты умоляют женщин вытащить своих мужей из пабов, и мужчины вываливаются на улицы - они поют и плачут, обнимают жен и детей, обещают прислать им столько денег, что Лимерик превратится в новый Нью-Йорк. Мужчины поднимаются по вокзальным ступенькам, а женщины и дети кричат им в след:

Кевин, милый, береги себя и не надевай сырых рубашек.

Суши носки, Майкл, а то бородавки в могилу тебя сведут.

Пэдди, с выпивкой там полегче, слышишь, Пэдди?

Папа, папа, не уезжай, папа.

Томми, денег присылать не забывай. Твои дети – кожа да кости.

Питер, не забывай пить лекарство, у тебя легкие слабые, Боже спаси нас.

Ларри, под эти чертовы бомбы не лезь.

Кристи, ты с англичанками там не болтай, они заразные.

Джеки, вернись. Послушай, мы как-нибудь справимся. Не уезжай, Джеки-и-и, Джеки-и-и, о Господи, не уезжай.

Папа гладит нас по головам. Он велит нам прилежно молиться, и главное, слушаться маму. Папа подходит к маме. У нее на руках малыш Альфи. Береги себя, говорит она. Он роняет сумку и обнимает ее. Мгновение они так стоят, но тут раздается писк - между ними зажат малыш. Папа кивает, подбирает сумку, поднимается по вокзальным ступенькам, оборачивается, машет рукой - и вот, его уже нет.

Когда мы возвращаемся домой, мама говорит: ладно, пусть это расточительство, но я разведу огонь и заварю еще чаю - все-таки, не каждый день ваш отец уезжает в Англию.

Мы садимся у огня, пьем чаи и плачем, потому что мы остались без папы, но мама говорит: не плачьте, не надо. Ваш папа уехал в Англию, и теперь-то мы заживем припеваючи.

Теперь-то заживем.

Мама и Брайди Хэннон сидят у огня наверху в Италии, курят «Вудбайн», пьют чай, а я сижу на ступеньках, слушаю. Наш отец в Англии, и мы можем что хотим брать в магазине Кэтлин О’Коннел, ведь мы заплатим через пару недель, когда папа начнет присылать деньги. Жду – не дожусь, говорит мама Брайди, когда мы переберемся с этого чертова переулка в какой-нибудь дом с приличным туалетом, в который не ходит еще полгорода. Нам каждому купят новые ботинки и плащ, чтобы не мокнуть под дождем, и мы, придя из школы, не будем с ног валиться от голода. По воскресеньям на завтрак у нас будут яйца с беконом, а на обед - ветчина с капустой и картошкой. Проведем электричество - почему бы нет? Ведь Фрэнк и Мэлаки родились в Америке, а там у всех электричество.