войну, вдруг к этой греческой шлюхе, которая непонятно за какие заслуги ему титул короля презентовала. Сердце участило свой ритм, но я все равно решила договорить, несмотря на всякого рода неудобства. — То, что ты сказал, я могу принять и понять, и признать, насколько я оказывается была слепа, но ты сейчас видишь перед собой совершенно другую женщину. Тело, волосы, глаза, да даже голос совершенно не похожи на те, что были у меня в прошлой жизни, не похожи на ту, к которой ты что-то испытывал, очень ловко это скрывая, надо сказать. Сейчас я совершенно не похожа на подтянутую, следившую за собой женщину из двадцать первого века. Мне просто стыдно за то, что ты видишь и мысленно, как бы не отпирался, стараешься сравнить две оболочки между собой. Все эти безобразные шрамы на лице, на теле, на которые даже я не могу смотреть без внутреннего отвращения. Если под одеждой я и выгляжу миниатюрной и хрупкой девчонкой, то без нее сразу в глаза бросается рыхлых живот и растяжки от многочисленных родов. Это не я, Ваня. И мне просто стыдно и жутко неловко перед тобой за то, что ты видишь. Я не была такой жестокой, раньше даже помыслить не могла о том, что смогу кого-то убить. То, что стервой я была отменной — это да, с этим я не спорю, но все остальное… Она проникла в мой разум, в мою голову, заставила чувствовать ту тьму, что насквозь пропитала эту дрянь, которая без зазрения совести сожгла целый квартал в городе, предварительно вырезав там все живое, включая женщин, детей, кошек и собак. Она смотрела, как их убивают и наслаждалась этим зрелищем, и какую-то часть себя, она передала мне. Она заставила отступить в ужасе Чезаре Борджиа, который, согласись, никогда не был праведником. Ваня, не подменяй понятия, я — это не та Катька, которую ты всегда знал. Я не хочу, чтобы в тот момент, когда ты это, наконец, заметишь, ты просто бросил бы меня и сделал мне больно, потому что я не хочу тебя потерять, даже, если ты останешься жив. Потому что я не смогу жить в этом безумном мире без тебя, без единственной ниточки, которая держит меня на поверхности, не позволяя полноценно превратиться в Катерину Сфорца.
Вух, я закрыла глаза и почувствовала, как Ванька проводил пальцами по шраму, оставшемуся мне подарком от февральской ночи. Ведь в действительности я не за эти чертовы шрамы боялась. В темноте все кошки серы, и сегодняшняя ночь подтвердила этот постулат, потому что Ванька не отпускал меня, как моряк, дорвавшийся до борделя, после кругосветки.
— Катя, посмотри на меня, — я нехотя открыла глаза и повернула голову к мужчине, который все еще продолжал водить пальцем по этом гребаному шраму. — Я никогда не смотрел на то, как ты выглядишь, и, если тебе так будет спокойнее, впервые понял, что в тебя влюблен, когда держал твои волосы после разгульной ночи в своем туалете. Я видел тебя всякую и, поверь, сейчас ты выглядишь довольно неплохо, по крайней мере лучше, чем после твоего не слишком успешного путешествия в солярий или, когда ты набрала в весе под эгидой женской депрессии, после того, как какой-то козел тебя в очередной раз бросил. И если бы не твои вечные причитания, что ты жирная и теперь тебя никто не полюбит, я бы даже внимание на это не обратил. Мне все равно. Что бы ты не говорила, внутри, ты все тот же человек, который вынужден вести себя в угоду определенного рода обстоятельствам. И поверь, я никогда не отвернусь от тебя из-за парочки шрамов как на лице, так и в душе, на которые я даже не обращаю внимание. Ну и чтобы тебе было легче, я признаюсь, что тоже далеко не тот безбашенный парень, которого ты помнишь. В какой-то мере я гораздо хуже Риарио, у меня возможностей больше и размах впечатлительней. Во всяком случае, Риарио никогда не травил свою жену, — он невесело усмехнулся, я же смотрела на него, приоткрыв рот. Это он мне не рассказывал. Коротко сообщил, что Елена Волошанка умерла, и все на этом. — А еще, он вряд ли грозил коммуне Форли, что не будет размениваться на такие пошлости, как индивидуальные пытки, а просто подопрет ворота города и сожжет вместе со всеми жителями нахрен.
Я снова закрыла глаза, и прижалась к Ваньке, крепко того обнимая, понимая, что он лукавит и если не врет, то многое не договаривает, но эти слова были именно теми, которые были мне нужны сейчас. Никому не отдам. Собственноручно армянку прирежу. А что я чувствую к нему на самом деле, разберемся позже, когда все устаканится.
— Какие недопонимания у вас возникли с Медичи? — он отстранил меня от себя и посмотрел в глаза. Сердце пропустило удар, но я не отвернулась, как бы этого не хотела.
— Он был втянут в заговор против Риарио, меня и моих детей, и он нарушил условия контракта и договора, которые мой муж с ним заключил, где были обговорены определенные условия, если Медичи будет причастен к заговору против нас. Он промолчал, Ваня, и в результате его молчания погибло множество невинных людей, а он в итоге ничего не получил. Только сыграл на моем неуравновешенном состоянии и вынудил перезаключить все договора, пока не всплывет правда. Он виновен в смерти дорогих мне людей, как после этого я могла смотреть на него без желания убить прямо на месте? Что ты обещал с ним сделать, если со мной что-то случится? Именно поэтому он не убил меня, ведь так?
— Ничего, правда. Только намекнул, что, если с тобой что-то случится, он будет слишком дорого платить в денежном эквиваленте, поверь, деньги для Лоренцо — это все. — Он пересадил меня на кровать, встал и принялся быстро одеваться.
— Что случилось? — Я встала, подходя к нему, пытаясь заглянуть в лицо, понимая, что сказала что-то такое, что так кардинально изменило его настроение.
— Ничего, я просто кое-что услышал, — он поднял с пола рубаху и повернулся ко мне, не стремясь ее надевать. — Три… Два… Один…
Раздался стук, и дверь сразу же распахнулась, ударив светом по глазам, уже привыкшим к темноте.
— Нам пора выдвигаться, княже. Не застав тебя в твоих покоях, кхм…
— Да стой ты, — услышала я другой голос