робейте, главное. Ты, Тимоха, тоже посмеивайся там поболе. А то ведь придете счас два земледава… слова сказать не сумеете.
Сеня был уже дома, когда пришел Иван.
– Что так скоро? – спросил Иван.
– Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком зовет, а я ему счас доказал.
– Чего доказал?
– Что он без меня совсем пропадет.
– Чем доказал-то?
– Молчал.
– Ну?
– Ну, она нас обоих выгнала.
– Обои вы комики… Как дети, честное слово.
– Нет, пусть он теперь не вякает.
– Что, девок, что ли, не хватает в деревне?
– Они не такие…
– Зря ты, Сенька… Ты же видишь, не любит она тебя.
Сеня – в майке и в длинных трусах – задумался около сундука.
– Видать-то я вижу, братка, – серьезно и грустно сказал он. – А отстать не могу. Умом все понимаю, а вот тут… болит. И ничего не могу сделать. Девки есть… полно. Но все не такие.
– Чем она тебе так уж?..
– Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то. Увижу ее, радуюсь, как дурак. Прямо, как праздник сделается. И вот ты же заметил: я сразу остроумный какой-то становлюсь, жизнерадостный… Счас уж – какое горе, и то… вспомнишь про нее, легче становится. Я бы с ней хорошо прожил.
Иван прилег на кровать. Закурил. Непонятно, то ли слушал брата, то ли думал о чем-то своем.
– А так просто жениться – лишь бы жениться – неохота. Вон ребята женются… Год-два поживут – и уже надоели друг другу. Он норовит, как бы скорей из дому да выпить с дружками, она – ругается. И как скоро ругаться выучиваются! Так поливает, другой старухе не угнаться. Что за жизнь?.. Ни себе, ни людям. Охота не так.
– Всем охота, – сказал Иван. – Не всегда получается. Ты сам крепко виноват: смеются над тобой люди…
– Они ж не со зла.
– Какая разница. Доверчивый ты, душонка добрая и та… вся открытая. А есть любители – кулаком туда ткнуть. Тоже не со зла, а так – от скуки: интересно посмотреть, как скорчишься.
– Да меня вроде ничего… любят.
– Хм…
– Так ведь и я их люблю! Оттого иной раз и выкинешь какую-нибудь штуку, чтобы посмеялись хоть. А то ходют как сонные… Жалко порой делается.
– Мало били… не рассуждал бы так.
– Тебе что, часто попадало?
– Я так, к слову. – Иван поднялся. Прошел к порогу, бросил окурок в шайку. – Это хорошо, что ты парень веселый. Но иногда надо и зубы показать. А то заласкают, как… собаку шалавую, и последний кусок отнимут, и ничего не сделаешь. Пора это понимать, тебе уж, слава богу, двадцать шестой годик – не ребенок.
Помолчали.
Иван прошелся по избе, остановился у окна.
– Тишина на улице… Ни песен, ни гармошки. Как повымерло все.
– Наработались люди – не до песен.
– Раньше-то что, не работали, что ли?
– Молодежи больше было.
– А где Ванька Свистунов? Тоже уехал?
– Ванька милиционером работает. Участковым. А живет в районе. Хорошо живет, дом недавно себе поставил.
– А Ногайцевы ребята?.. Колька, Петька.
– С Петькой я вместе в армию уходил. Меня-то в первый же год помяло в танке, а он дослужил. Отслужил и завербовался куда-то. Не знаю даже где. А Колька на агронома выучился, тоже в районе живет.
– Нда-а…
– Да жить можно! – сказал Сеня, словно возражая кому. – От самих себя много зависит. Бежали-то когда? Когда действительно жрать нечего было. Счас же нет этого. Так уж… разбаловались люди, от крестьянской работы отвыкли. Учиться многие едут. Вот и нет никого. Ужинать будешь?
– А ты?
– Я не хочу что-то.
– Я тоже.
– Ты где был-то?
– К Ваське Девятову заходил. Чего-то мне, Сенька, мысли всякие в башку полезли… Шел счас дорогой, раздумался…
– Какие мысли?
– Всякие. Нехорошо как-то стало.
– Залезла бы тебе одна мысль в голову – вот было бы дело.
– Какая?
– Остаться здесь. Я не из-за себя, а так… вообще. А чего? Все равно же… семьи там нету…
– А ты сам не подумывал уехать отсюда? – спросил Иван.
– Нет. Я один-то год в армии и то едва прослужил – тянет домой.
– Привык бы. Меня первое время тоже тянуло…
– Сам же говоришь: покос снится.
– Покос снится. Вообще, какой бы сон ни увидел – все я вроде вот в этой избе.
Помолчали.
– Он сколько в больнице лежал?
– Месяц. Потом меня вызвали: вези, говорят, домой.
– Он знал или нет, что у него…
– Нет. Может, догадывался последнее время. Один раз, недели за полторы, подозвал к себе и говорит: «Я знаю, у меня рак». Я успокоил его, бумажки всякие начал совать – вот, мол, гляди, тут написано. Меня в больнице научили. А последние три дня знал, что умирает…
– Что говорил?
– Ничего. Молчал. Тебя ждал…
– Пораньше бы телеграмму-то дал.
– Я думал, поживет еще. Кхах… Не надо про это… Забудешься – вроде ничего, а как… это… Лучше не надо.
– Не буду.
– С семьей-то почему не получилось?
– Та… длинная история. И поганая. Спуталась она там с одним… На работе у себя. Ну ее к… Тоже не хочу об этом.
– Любил?
– Дочь жалко… Иной раз подкатит вот сюда – хоть на стенку лезь.
– Видаешь ее?
– Переехали они… В другом городе. Не надо, Сеня.
Долго молчали.
– Остался бы здесь, правда.
– Давай спать, поздно уже. Тебе ж на работу рано.
Выключили свет, легли.
Но не спалось обоим – лежали с открытыми глазами, думали.
…Утром чуть свет к братьям пришла Валя.
– Поднялись? Здравствуйте! Давайте сготовлю вам чего-нибудь… – Сразу в маленькой избе сделалось как будто просторней, светлее, когда появилась она и зазвучал ее молодой, сильный, свежий голос. – Сеня, давай за картошкой!.. Мясо-то есть?
– Господи! – воскликнул Сеня. – Завались! В погребе.
– Давай в погреб! А я пока приберусь маленько, а то заплесневеете тут. Иван, собирай половик, неси на улицу – вытрясем. Шевелитесь, ядрена мать! Мне тоже на работу надо.
Сеня побежал в погреб. Иван неумело – ногой, начал было скатывать половик.
– Да не так, господи! Руками! Спина, что ли, отвалится – нагнуться-то боишься? Вот как… Неси. Я сейчас выйду. Отвык от деревенской работы?
– Какая это деревенская?..
– Она тут всякая, милок. У нас вон ребята коров доят, ничего.
– Брось ты?
– Чего? Поломались маленько и пошли. Комсомол помог, правда. Еще как доят-то!..
– Руками?
Валя засмеялась.
– Счас аппараты есть. Но и аппарат тоже не ногами управляется. Первое время матерились, а потом ничего… Смешно только смотреть на них. Неси.
Иван взял половик,