и растерянно смотрел перед собой. Еще недавно на столе стоял гроб. Потом была печальная застолица… Повздыхали. Утешили как могли. Выпили за упокой души Громова Николая Сергеевича… И разошлись. Сеня остался один.
…Вошел Иван.
Сеня, увидев его, скривил рот, заморгал, поднялся навстречу…
– Все уж… отнесли.
Иван обнял щуплого Сеню, неумело приласкал. Тот, уткнувшись в грудь старшего брата, молча плакал, хотел остановиться и не мог… Досадливо морщился, вытирал рукавом глаза.
– Ладно, перестань. Ладно, Сеня…
– Он все ждал… кхэх… На дзерь все смотрел…
– Ладно, Сеня.
Братья не были похожи. Сеня – поджарый, вихрастый, обычно непоседа и говорун – выглядел сейчас много моложе своих двадцати пяти лет. Ивану – за тридцать, среднего роста, но широк и надежен в плечах, с открытым крепким лицом, взгляд спокойный, твердый, несколько угрюмый…
– Ладно, Сеня, ничего не сделаешь.
Сеня высморкался, вытер слезы, пошел к столу. Иван огляделся.
– Что же один-то?
– А кому тут?.. Были. Посидели маленько, помянули и ушли. Вечером тетка Анисья придет, приберется.
Иван закурил, присел к столу, отодвинул локтем тарелку с кутьей. Еще раз оглянулся. Сеня тоже сел.
– Поглядел бы, какой он сделался последнее время – аж просвечивал. Килограмм двадцать, наверно, осталось… А до конца в памяти был.
Иван глубоко затянулся сигаретой.
– Может, поешь с дороги?
– Пошли на могилу сходим.
Когда вышли из ограды, Иван оглянулся на родительскую избу. Она потемнела, слегка присела на один угол… Как будто и ее придавило горе. Скорбно смотрели в улицу два маленьких оконца… Тот, кто когда-то срубил ее, ушел из нее навсегда.
– Завалится скоро, – сказал Сеня, догадавшись, о чем думает брат. – Перебрать бы – никак руки не доходят.
– Тут, я погляжу, все-то не лучше.
– А кому строиться-то? Разъехались строители… города строить.
Некоторое время шли молча.
– Почему так пусто в деревне-то? – спросил Иван. – Как Мамай прошел.
– Я ж тебе говорю…
– Да ну, все, что ли, разъехались?
– Много. А кто есть – все на уборке.
– У вас совхоз, что ли?
– Теперь совхоз… Отделение, а центральная усадьба в Завьялове. Когда колхоз был, поживее было. И район был в Завьялове – рядом совсем.
– А сейчас где?
– В Березовском.
– А ты шоферишь все?
– Шоферю. У нас в отделении шесть машин, я – главный.
– Механик, что ли?
– Старший шофер, какой механик.
Пришли на кладбище.
Остановились над свежей могилой, обнажили головы… Мир и покой царства мертвых, нездешняя какая-то тишина кладбища, руки-кресты, безмолвно воздетые к небу в неведомой мольбе, – все это действует на живых извечно одинаково: больно.
Иван стиснул зубы, стараясь побороть подступившие к горлу слезы. Сеня шаркнул ладонью по глазам.
– Давай помянем, – сказал он.
Он оказывается, прихватил бутылку красного вина и рюмку. Налил брату…
Иван выпил… Помолчал. Склонился, взял горсть влажной земли с могилы, размял в руке, сказал:
– Прости, отец.
– Уберемся с хлебом – оградку сделаю, – пообещал Сеня. – И березу посажу.
Налил себе, тоже выпил.
– Пошли, Сеня. Тяжело. Хоть по деревне пройдемся.
Обратно шли медленно.
– У тебя в семье-то все хорошо? – расспрашивал Сеня.
– Нету семьи, – неохотно ответил Иван. – Разошлись.
– Почему?
– Потом…
Сеня качнул головой, но больше об этом говорить не решился.
– Поживешь здесь хоть маленько-то?
– Некогда, Сеня.
– Поживи, братка. А то мне одному… Хоть с недельку. А?
Иван переменил тему разговора.
– Ты-то почему не женишься?
Сеня горестно оживился.
– Женись… когда они, паразитки, не хочут за меня. У меня душа кипит, – он стукнул себя в грудь сухим крепким кулачком, – а им – хаханьки. Пулей прозвали – и довольны. А я просто энергичный. И не виноват, что не могу на месте усидеть. Вон она – недалеко живет, Валька-то Ковалева… Помнишь, нет?
– Ефима Ковалева?
– Но.
– Так она же вот такая была.
– А счас под потолок вымахала. Вот люблю ее, как эту… как не знаю… Прямо задушил бы, гадину! – Сеня говорил скоро, беспрестанно размахивая руками. – Но я ее допеку, душа с меня вон.
– Красивая девка?
– На тридцать семь сантиметров выше меня. Вот здесь – во, полна пазуха! Глаза горят, вся гладкая… Я как увижу, так полдня хвораю.
– Выбрал бы поменьше. Куда она тебе такая?
– Тут на принцип дело пошло. Вот тут оглобля одна рядом поселилась, на сорок три сантиментра выше меня…
– Кто?
– Ты не знаешь, они с Украины приехали. Мыкола. Он тоже в нее втюрился. Так тот хочет измором взять. Как увидит, что я к ней пошел, надевает, бендеровец, бостоновый костюм, приходит и сидит. Веришь – нет, может два часа сидеть и ни слова не скажет. Сидит и все – специально мешает мне. Мне уж давно надо от слов к делу переходить, а он сидит.
– Поговорил бы с ним.
– Говорил! Он только мычит. Я говорю: если ты – бык, оглобля, верста коломенская, так в этом все? Тут вот что требуется! – Сеня постучал себя по лбу. – Я говорю, я – талантливый человек, могу сутки подряд говорить, и то у меня ничего не получается. Куда ты лезешь? Ничего не понимает!
Иван узнавал младшего брата. Как только не называли его в деревне: «пулемет», «трещотка», «сорока на колу», «корсак» – все подходило Сене, все он оправдывал. Но сейчас ему действительно, видно, горько было. Взъерошенный, курносый, со сверкающими круглыми глазками, он смахивал на подстреленного воробья (Сеня слегка прихрамывал), возбужденно крутил головой; показывал руками, какого роста «оглобля», Валька Ковалева, и как много у нее всего.
– А она?
– Что?..
– Она-то как к нему?
– Она не переваривает его! Но он упрямый, хохол. Я опасаюсь, что он – сидит и чего-нибудь высидит. Парней-то в деревне – я… да еще несколько.
– Трепешься много, Сеня, поэтому к тебе серьезно не относятся.
– А что же мне остается делать? – остановился Сеня. – Что я, витязь в тигровой шкуре? Мне больше нечем брать. – Сеня вдруг внимательно посмотрел на брата. – Пойдем сейчас к ней, а?
– Зачем?
– Ты объяснишь ей, что внешность – это нуль! Ты сумеешь, она послушает тебя. Ты ей докажи, что главное – это внутреннее содержание. А форма – это вон, оглобля. Пойдем, братка. Ты хоть поглядишь на нее. Я ведь весь уж высох из-за нее. А ей хоть бы что! Я сохну, а она поперек себя шире делается. Это не девка, а Малахов курган какой-то…
– Ты не захмелел?
– Да ничего! Что я?.. Я редко пью. Это счас уже… Пойдем.
– Ну пошли.
Уже вечерело. На улице появились люди – шли с работы.
Возле соседнего с домом Ковалевых двора Сеня остановился, спросил белоголового карапуза, который таскал на